появляются на нижних веках маленькие складочки, которые становятся заметны, когда она улыбается. На обеих фотографиях Соня улыбалась, и маленькие складочки были видны отчетливо. Валентин сказал, что в книге она подана как несчастная сучка, но этими словами он хотел ввести меня в заблуждение. В папке хранились вырезки из множества газет, и те заметки, в которых высказывались самые грязные предположения насчет неверности миссис Уэллс ее мужу Джексону, были кем-то — и это мог быть только сам Валентин — многократно перечеркнуты красной шариковой ручкой, и, словно крик боли, поверх них было написано: «Нет! Нет!» Я вынул из папки все бумаги и обнаружил, что под фотографиями и целым ворохом вырезок лежали две ломкие засушенные розы, короткая записочка насчет подковывания лошади, начинавшаяся словами: «Милый Валентин», и обрывок белоснежных кружевных трусиков. По словам профессора Дерри, Валентин сознавался в том, что слишком легко возбуждался при виде молодых женщин. Если верить собственной памятной коллекции Валентина, одной из этих молодых женщин была Соня Уэллс. Бедный старикан, подумал я. Ему было около шестидесяти, когда она умерла. Мне всего тридцать, я достаточно молод, чтобы считать шестьдесят лет возрастом весьма далеким от острого сексуального желания, но Валентин продолжал давать уроки жизни даже из могилы. Сильные эмоции, открывшиеся мне в толстой папке с памятными материалами о Соне, на некоторое время заставили меня упустить из виду более тонкую папку, лежавшую на дне коробки, но, когда я внимательно исследовал содержимое второй папки, она показалась мне бомбой, ждавшей только детонатора. Ждавшей меня.
Я проспал пять часов, натянул панцирь и приступил к работе. Субботнее утро. В моем мысленном календаре я пометил его как день девятнадцатый со дня начала творения фильма, то есть истекла почти треть отпущенного мне времени.
Весь день шел дождь, но это не имело значения, поскольку мы проводили съемки в помещении «столовой Литературного клуба». В этой сцене подозрения Сиббера касательно неверности жены должны перейти в уверенность. Сиббер и Сильва без конца говорили актерам-официантам «да, пожалуйста» и «нет, спасибо», поглощали бесконечные порции изысканных блюд (Сильва немедленно выплевывала их, как только я говорил «стоп»), отпивали бесчисленные глотки подкрашенной воды. Сиббер жестом просил принести счет, и в течение всего диалога злоба была сосредоточена только в напряжении неизменно улыбающихся губ, ибо сознание собственного общественного положения не допускает большего. Членство в Жокейском клубе не позволяло Сибберу надавать пощечин жене в самой консервативной столовой Лондона.
Наблюдая и слушая все это, я думал, что Говард превзошел самого себя в понимании и воссоздании ситуации, когда общественные условности держат в узде потенциально опасную сущность отвергнутого самца.
Сильва насмехалась над Сиббером выражением глаз, губы ее были сложены в приторно-слащавую улыбочку. Сильва говорила ему, что терпеть не может, когда его руки касаются ее груди. Сиббер, уничтоженный внутренне, оглядывается, чтобы увериться, что официанты ничего не слышали. Это исполнение должно было сделать фильм необычайно кассовым.
Сделав перерыв на ленч и оставив съемку крупных планов на послеобеденное время, я вернулся в «Бедфорд Лодж» и обнаружил в своем номере Нэша, сидевшего развалясь в кресле и болтающего с Люси. В результате за утро она справилась едва с полутора коробками.
— Ой, здрасьте, — приветствовала она меня, не поднимаясь с колен, — а что мне делать с тремя коробками, полными громадных древних энциклопедий?
— Насколько древних?
Она открыла один большой том и отыскала дату.
— Сорок лет! — Судя по ее тону, сорок лет были невообразимым сроком. Нэш непроизвольно вздрогнул.
— Просто пометь их и оставь, — сказал я.
— Верно. Ой… я не нашла никакого фотоальбома, который вы велели мне искать, но зато я наткнулась на кучу снимков в старой конфетной коробке. Что мне с ними делать?
— В конфетной коробке?
— Ну да. С цветами на крышке. Ужасно старая.
— Э… где эта коробка?
Она открыла картонку из-под факсового аппарата и извлекла из нее несколько папок, полных старых программ со скачек и газетных вырезок о победителях, которых Валентин регулярно подковывал.
— Вот эта коробка, — сказала Люси, вынимая и протягивая мне поблекшую и помятую коробку золотистого цвета с цветами, похожими на георгины, на крышке. — Я не стала делать список фотографий. Он вам нужен?
— Нет, — рассеянно ответил я, открывая крышку. Внутри было множество старых снимков малого формата, многие уже давно выцвели, края их загибались. Портреты Валентина и его жены, портреты Доротеи и ее мужа, фотография или две Мередита Дерри и его жены, несколько снимков Доротеи с ребенком, с милым маленьким мальчиком Полом. Память о тех временах, когда жизнь была прекрасна, пока время еще не исковеркало ее.
— Как насчет того, чтобы заказать нам всем ленч? — поинтересовался я.
Нэш сделал заказ.
— Чего бы вы хотели выпить, Томас?
— Воды из Леты, — отозвался я.
— Не раньше, чем закончите фильм.
— Что такое Лета? — спросила Люси.
Нэш ответил:
— Река в подземном мире. Если из нее глотнуть, то заснешь и забудешь о том, что был жив.
— Ох!
— Навсегда, — добавил Нэш. — Но Томас не это имел в виду.
Люси, чтобы скрыть непонимание, активно заработала маркером.
На дне конфетной коробки я нашел снимок большего формата, тоже выцветший, но все же сохранившийся получше. На нем была запечатлена группа молодых людей, на вид всем было около двадцати. На обороте фото было одно-единственное слово — «Банда».
Банда.
«Банда» состояла из пяти молодых людей и одной девушки.
Я сидел, уставившись на снимок, достаточно долго, чтобы это заметили Нэш и Люси.
— Что там? — . спросил Нэш. — Что вы нашли?
Я протянул фото Люси, которая посмотрела на него, пригляделась повнимательнее и воскликнула:
— О, это же папа, правда? Какой он тут молодой. — Она перевернула снимок. — «Банда», — прочитала она вслух. — Это написано его рукой, верно?
— Тебе лучше знать.
— Я уверена, что это писал он.
— А кто эти люди с ним? Что такое «банда»? — спросил я.
Она внимательно изучала фото.
— Ведь это Соня, не так ли? По-моему, она.
Нэш взял снимок из рук Люси и тоже вгляделся в него, потом кивнул.
— Это, несомненно, твой отец, а девушку мы видели на той фотографии, которую ты приносила… А этот парень рядом с ней — тоже с той фотографии… Это определенно Свин.
— Думаю, да, — с сомнением отозвалась Люси. — А этот с краю, он похож… — Она умолкла, испытывая неуверенность и тревогу.
— На кого? — спросил я.
— Теперь он уже не такой, как тут. Он, ну… раздался… теперь. Это мой дядя Ридли. Тут он довольно симпатичный. Как ужасно то, что время делает с людьми.
— Да, — произнесли в один голос Нэш и я. Несметное множество с трудом узнаваемых сейчас старых актеров и актрис обитало в Голливуде — кожа потеряла упругость, ушло все, кроме памяти о романтическом ореоле, а их молодые изображения безжалостно издевались над ними с видео- и телеэкранов.
