текстом:
— Долго я вспоминала твоего красавца пса, который так странно пропал перед самым твоим исчезновением из Москвы. Его звали Тимоша, да? Как он тогда в скверике шикарно на моего бывшего мужа ощетинился, восторг!
— А откуда ты узнала, что Тимоша пропал?
— Точно теперь уже и не помню, но скорее всего от Юли; она очень пристально твоей персоной интересовалось, всегда меня подначивала, а мне-то кажется, ох, готова была Юлька со мной сменяться, да Генерального опасалась…
Странно, — подумал я, — конечно времени прошло много, и я уже не мог с уверенностью сказать, делился я с Юлей — вот, мол, Тимоша пропал, или она черпала информацию о моей жизни из каких-то ей одной известных источников? И опять недобрые мысли закружили в голове. Всю жизнь меня не покидает чувство, будто я живу под увеличительным стеклом. Но почему? Ни к каким сверхсекретам, вроде, не причастен, делаю свою работу, на мой взгляд, вполне добросовестно, с людьми общаюсь открыто, так чего уж за мной досматривать?
О своем втором муже «Рязань» не упомянула, а я не стал ничего спрашивать. Найдет нужным, сама скажет, как ее семейные дела складываются, а нет — так и не особенно мне хотелось.
За пустячными нашими разговорами не заметил, как начало быстро темнеть. «Рязань» потянулась всем телом и неожиданно спросила:
— Не возражаешь, если я тут заночую? — и прежде, чем я успел ей что-нибудь ответить, — сказала: — в багажнике надувной матрац, спальник и все прочие причиндалы автотуриста, вот ключи… Принесешь, Максим?
Никогда я не умел отказывать женщинам.
Помню, в молодости мама моя как-то заметила, какое счастье мол, что родился мальчиком. Не поняв, что она имела в виду, я поинтересовался, почему это счастье. «Ну, как же, родись ты женщиной, пропал бы на панели». Мама умела сказать свое веское слово.
Да, чтобы не забыть! Мебели в моем новом доме все еще не было, хотя телевизор уже занял красный угол и без устали демонстрировал мне сцены из жизни, творившейся за пределами аэроклуба.
Неожиданно — да, да — опять неожиданно, опять — вдруг — я «встретился» на телевизионном экране с Любой Агафоновой, то есть с майором милиции, кандидатом юридических наук Любовью Михайловной Агафоновой, она была гостем какой-то криминальной программы и деловито вещала о росте преступности в стране, о новых мерах пресечения правонарушений и о чем-то еще, что меня не слишком заинтересовало. Свое внимание я сосредоточил на огрузшей, немолодой, адски уставшей женщине и думал: все проходит, — сказал когда-то мудрый царь Соломон, прошла и милая Люба, будто испарилась, словно исчезла, как утренний туман. Но ведь была? И не стоит огорчаться…
Вот тебе и будничная, накатанная колея!
А тут еще появляется в поле зрения Валя. Приехала с сыном. Выглядела она просто сказочно здорово, хоть на обложку модного журнала ее портрет помещай. О том, что она ушла с летной работы я слыхал, а вот о новом ее занятии услыхал впервые — водит экскурсии в авиационном музее… Почему не знаю, но разговор у нас как-то не очень клеился.
И только когда ее парнишка побежал следом за щенком на волю, она спросила:
— На кого, по-твоему, парень похож?
— Только не на тебя, подруга, это уж точно.
— Все говорят — чистой воды грузин…
— А на самом деле?
— Какараз! — усмехнулась Валя своей особенной, снисходительной улыбкой.
— Смотрю на тебя, слушаю и никак, подруга, не пойму… ты какая-то другая стала, но чем — не улавливаю?
Это, Максим, из Бунина строчки. Как я понимаю — о боге… Мне так высоко не подняться… прочла в первый раз и подумала о тебе. Скажи, только честно, осуждаешь меня?
— За что, подруга?
— За то, что бросила летать, за бабское мое безнравственное существование? Ты правильно почувствовал — я на самом деле другой стала. Осуждаешь?
Надо было выдержать паузу. Надо было ответить не суетясь и не виляя, и так, чтобы по возможности не спровоцировать Валю на сердечные излияния. Подумав я сказал:
— Нет, ни в чем я тебя не осуждаю. И очень хорошо, что при тебе растет сын. На слове «сын» в дом ввалился посыльный от начальника аэроклуба (телефона у меня еще не было, мальчишке пришлось бегом нестись).
— Срочно! Бегом! — с трудом переводя дыхание выговорил парень. — В штаб!
Что случилось, почему такая спешка возникла, посыльный не знал. Пришлось оставить на хозяйстве Валю, а самому поспешать на аэродром. Уходя я сказал:
— Надеюсь это ненадолго, скоро вернусь. Не прощаюсь… А тревога оказалась не тренировочной и затянулась надолго.
Высшее должностное лицо нашего района, к слову сказать, весьма благоволившее аэроклубу, позвонило моему начальнику и объявило, что его необходимо срочно доставить в Москву лётом. Посадка в Тушино. Мой начальник стал объяснять: без предварительной заявки он не имеет права… но всемогущий, а скорее мнивший себя всемогущим, босс районного масштаба решительно обрубил:
— Всю ответственность я принимаю на себя! Никаких прений! Выезжаю на аэродром через пять минут. Встречайте! Выполнить этот, откровенно говоря, весьма сомнительный приказ начальник аэроклуб поручил мне. Кроме всего прочего, меня и то смущало, что синоптики передали штормовое предупреждение — по их прогнозу в ближайшие два часа погода должна была резко ухудшиться. Пока, правда, небо было чистое, голубое и ветерок был метров пять в секунду — тишь да гладь, да божья благодать разлилась над летным полем. Понимая, что лететь мне придется, я сказал начальнику аэроклуба:
— Дай все-таки понять нашему покровителю, что в летной работе его ответственность ничего не стоит. За благополучный исход любого полета отвечает только пилот. Пусть он особенно не возникает поэтому.
Вскоре районный чин прибыл. Он вкатил налетное поле на изрядно потрепанной «Волге» и сразу же забрался в кабину, расположившись за моей спиной. Проверив, хорошо ли закрыты дверки, я не торопясь запустил мотор. В зеркале заднего обзора видел, как мой пассажир нервно поглядывает на часы. Уж не знаю, что его так гнало в столицу, лететь он готов был очертя голову.
А я?
На первой трети маршрута я пилотировал не напрягаясь, досадуя, что толком не попрощался с Валей, сомневаясь, что сумею попасть домой в ближайшее время. Потом, усилившийся боковой ветер и острейшая болтанка, возникшая как-то вдруг, вынудили выкинуть из головы все попутные мысли и сосредоточиться на управлении машиной. Конечно, еропланчик был простенький, легкий, а вот верхнее расположение крыла делало эту машину меньше всего приспособленной к такой погоде. До Тушино мы добрались с «опозданием» минут в десять, но это было не худшее. Первое, что я обнаружил налетном поле, был белый крест, выложенный сигнальными полотнищами на ярко-зеленой траве. Крест означал: посадка запрещена. Поглядел на командный пункт, над ним в строго горизонтальном положении замер «колдун» — ветроуказатель. Радиосвязь с землей установить не удалось. Очевидно Тушино просто отключилось.
Понимал ли, что означает крест на траве, мой пассажир? Сомневаюсь. Нацарапав на листочке блокнота: «Аэродром закрыт. Посадка запрещена», я передал ему записку. Он отреагировал моментально:
