Когда они вернулись на асфальтированную дорогу, долина застыла в тени, и Ленни испытывал искушение объявить дело конченным. Ему хотелось вернуться в отель пораньше, закусить, отдохнуть после еды, а уж попозже, днем, может быть, совершить второй выезд. Однако при голосовании он остался в меньшинстве.
Следующая колея, как предсказывал Сидней, оказалась идентичной первой, только находилась в худшем состоянии. «Пежо» переваливался и скакал по камням, кабина наполнялась знакомым запахом горящего сцепления, пока машина прокладывала себе путь по дороге, предназначенной для burros.[78] Разговоры умолкли, стал понятен непомерный масштаб стоявшей перед ними задачи и сомнительность удачного исхода. Каждая следующая гора похожа на предыдущую — слоистый пирог из осадочных пород, вырастающих из густого влажного соснового леса. Слоистые скалы покрыты трещинами и кратерами, основания прячутся в грудах камней и щебня. Семь тонн золота могли навеки бесследно исчезнуть в этих первозданных местах.
Сильно угнетавший Ленни первобытный пейзаж с не меньшей силой волновал и пугал Ника, который пристально смотрел в открытое окно, сдерживая тошноту и пытаясь установить причину своих страхов. Окружающее, сведенное к первичным элементам, производило как будто бы прозаический благотворный эффект: камень, дерево, вода, земля и глубокое синее небо. Но было еще нечто видевшее, но невидимое, ощущающее, но неощутимое. Давно бездействовавший орган чувств улавливал что-то коварное и злонамеренное. Его власть над этой землей объясняла, почему тут никто не живет, почему не поют птицы и козы не бродят по Сьерра-де-лас-Кабрас,[79] которым они дали имя. Если золото действительно захоронено в этих горах, тот, кто его хоронил, правильно выбрал место, зная, что случайно на него никто не наткнется.
— Мы все делаем неправильно, — объявил Ник. — Давайте бросим эту колею и вернемся в отель. Есть лучший способ. — Он не просил возражений и не услышал их.
Гваделупе все утро ждала возвращения Ленни. Обмыла и одела покойного отца, оставив тело в постели, усыпанной свежими веточками розмарина. Днем должен прийти похоронщик, но ему она ничего не скажет. Убрала в комнатах, вымыла полы, растопила камины, покормила свиней, переоделась в туго облегавшее фигуру платье, высоко взбила волосы, наложила два слоя помады и выплыла в холл в ожидании своего мстителя.
— Что она говорит? — спросил Ленни, следуя за Сиднеем.
— Спрашивает, нашли ли мы нынче утром чьи-нибудь кости.
— Скажите, я припас для нее одну вкусненькую.
— Не скажу. Она спрашивает, будем ли мы обедать.
— Конечно. Что нынче в меню?
— М-м-м… для нас с мистером Криком форель, а для вас, очевидно, бифштекс, — с некоторым неудовольствием ответил Сидней. — Я бы сам с радостью съел кусок мяса. Бифштекс всего один?
— Один, — кивнула Гваделупе. — Только для него. Мне надо, чтоб он был сильным.
— Гм, ну да, — промычал Сидней.
Обед был подан на скошенной деревянной веранде, которая высоко нависала над белой водой в ущелье внизу. Сидней с Ником ели жаренную на решетке форель с хлебным соусом, лимонадом и какой-то купоросной подливкой, которой Ленни щедро полил гигантский обугленный бифштекс, окруженный теми же крошками жареного хлеба и увенчанный главной деталью — куском яичницы. Гваделупе наблюдала, как он ест, наполняя стакан специально заказанным светлым пивом и улыбаясь при каждом сделанном им глотке.
— Postre? — шепнула она, когда Ленни отодвинул тарелку.
Он вытащил сигареты из рукава футболки и покачал головой.
— Тут стоит уже, милая.
— Postre — это десерт, мистер Ноулс, — объяснил Сидней. — А пепельница — cenicero.
— Знаю, — соврал Ленни. — Просто перед десертом хочу покурить. — Он сделал длинную затяжку и встал из-за стола. — Извините меня, джентльмены. Англия ждет и так далее.
Ник с Сиднеем смотрели, как он следует за Гваделупе в ее будуар.
— В самом деле необходимо вот так вот подмигивать? — вздохнул Сидней.
— Будет посвистывать, когда вернется, — предупредил Ник. — Расскажите мне еще про золото.
Сидней поднял брови, вытащил фляжку из внутреннего кармана твидового пиджака, встряхнул перед глазами Ника в качестве приглашения.
— Я не пью. Забыли?
— Ах да. Замечательно. — Налил глоток арманьяка в винный бокал. — Как я понял, один симпатичный цыган по имени Ангел Виллафранка по приказу анархистов украл золото из дома Орлова. Если бы их руководство призналось, то сказало бы, что вернуло богатства, украденные не иностранной державой, а одним иностранцем. Понимаете, Орлов набивал свои собственные карманы. Начинались сталинские чистки — слишком много свидетелей слишком многих преступлений, — и Орлов знал, что его имя записано в расстрельных списках крупными буквами. Он нарочно указал в документах на двести ящиков меньше, чем вписали испанцы, тогда как фактически разница составляла лишь сотню. Рассчитывал, что русские так обрадуются бесплатному подарку, что не станут придираться к пропаже еще ста ящиков. Их отвезли в Валенсию и сложили в подвале местной штаб-квартиры русской разведки, где им предстояло лежать до запланированного Орловым побега. Вам, конечно, не надо рассказывать, что стало с бедными придурками, которые вели и разгружали машины. Я слышал, Орлов собирался плыть в Мексику, а оттуда ехать в США, но, лишившись своего пенсионного фонда, в конце концов очутился без гроша в Канаде. Очень досадно, так же, как и для анархистов, которые вскоре после совершенного ограбления поняли, что Виллафранка вор без чести и совести. — Сидней хлебнул арманьяка, фыркнул. — С первого взгляда было видно, что он не заслуживает никакого доверия. Знаете, небритый, длинноволосый, в тесных брюках… Ухватил куш, где-то спрятал. — Он махнул бокалом в сторону гор. — Далеко за линией фронта, так сказать.
— Как же вы его нашли?
— Виллафранка сам показал, — улыбнулся Сидней.
— Очень любезно с его стороны.
Старик вздернул брови, анализируя прошлое.
— У него особого выбора не было, — объяснил он. — Ну, пойду сосну. Только вы меня надолго не оставляйте. Не стоит перегружать работой похоронщика, правда?
Пока Ленни был занят, а Сидней спал, Ник проводил время, расхаживая по террасе в поисках вдохновения. Он знал, что должен быть более легкий способ найти тайник Виллафранки, чем ездить взад- вперед по случайным колеям, ожидая неверного шанса, что восьмидесятилетний старик припомнит картину. Проблема в том, что свидетель рассказывает не всю историю, а открытые главы в основном бесполезны. Сидней избирательно излагает правду, больше старается заинтриговать, чем снабдить информацией, описывает события так, будто сам при том не присутствовал. С самого начала говорит о войне объективно, полностью опуская собственное участие. Ник щелчком вышвырнул за перила окурок и решительно направился к комнате Сиднея.
— Впустите меня. Это Ник.
— Что вам нужно?
— Поговорить. Откройте.
— Я стараюсь немного поспать, мистер Крик.
— Некогда. После смерти поспите.
Послышался хруст старческих костей. Сидней устало шаркал к двери.
— Чего вам? — буркнул он, отодвинув засов.
— Разрешите представиться: Ник Крик, очень рад познакомиться, — объявил Ник. — Два года назад я напился в компании, сел за руль, не справился с управлением, автомобиль упал в реку Бур. Я убил свою жену и дочь, отсидел за это полтора года. Считал, что должен просидеть гораздо дольше, но, с другой стороны, как заметил судья, мысленно буду всю жизнь себя проклинать. Поэтому не пью, мистер Стармен. Это мой секрет. Почему бы вам не оказать мне такое же уважение и доверие, открыв свои секреты?
