появились на нашей земле!
— Я тоже этого не хочу… Повелитель, я могу убедить Чужака остановиться, если мы сейчас уйдём, я знаю, что ему сказать.
— Хорошо, иди… Хоть я и не верю… — колдун отметил, что сейчас в голосе хана слышалась не обычная злая решительность, а какая-то усталая обречённость. Впрочем, чему удивляться — предчувствие неизбежного конца многих меняет до неузнаваемости…
Старик немного замешкался, но потом решительно достал из сумки маленькую пластинку и задумался. Трудно сказать, сколько столетий хранит род эту страшную вещь. По крайней мере, даже дед не мог припомнить, использовал ли кто-нибудь её в прошлом, а уж он-то знал многое… Имеет ли колдун право распоряжаться чужой судьбой? Наверное, да — тысячи жизней против одной не оставляют выбора…
— Что это? — хан хмуро сотрел на предмет в руке чародея.
— Наше спасение, — коротко ответил старик, круто развернулся и уверенно направился к лесу, где скрывались воины гауров…
— Как она умерла? — самый первый вопрос старика почему-то не удивил Халита.
— Ваш лучник… — глухо ответил маг. — Гата показывала, как умеет исчезать. Он её не видел — целился в меня…
— Ты можешь вернуть мне тело дочери?
— Нет, колдун, — Чужак решительно покачал головой. — Я похоронил Гату далеко отсюда. Раньше я часто бывал там, когда хотел остаться один. Теперь мы будем вместе, она сама хотела всегда быть рядом…
— Я могу теперь убедить хана повернуть назад, — колдун с надеждой посмотрел на Чужака. — Гауры не станут мстить, если мы уйдём?
— Я не успокоюсь, пока хан не умрёт, — жёстко ответил Халит. — Думаю, у меня есть на это право…
— Что же, ты не оставляешь мне выбора, — чародей кочевников кивнул и как-то устало вздохнул. — На, возьми это на память — как видно, духи не хотят, чтобы мы так просто расстались…
Он протянул магу небольшую костяную пластинку, расписанную древними рунами степных племён.
— Что это? — Чужак равнодушно посмотрел на замысловатый узор чёрточек и точек. Когда-то колдун объяснял значение некоторых знаков, но все вместе они могли нести совсем иной смысл, понятный только посвящённым.
— Это родовое проклятие, — старик распрямил плечи. — Теперь, если погибну я, тут же умрёшь и ты… Ты не хочешь отказаться от мести и жаждешь смерти, но тогда следом за кара-маулями в долину предков отправишься и ты сам…
Халит пренебрежительно фыркнул:
— Ты врёшь, колдун! Хочешь наивной ложью спасти хана?!
— Нет, Чужак, я не обманываю. Просто не хочу, чтобы навсегда исчез мой народ. Смотри…
Старик резким движением вывернул собственный палец, и Халит тут же почувствовал сильную боль в руке. Маг испуганно отбросил подарок колдуна, но чародей вновь заставил его согнуться от нестерпимого жжения в суставе.
— Поздно, от родового проклятия нет избавления… Прощай, Чужак, — старик сделал шаг в сторону, но неожиданно вновь повернулся к Халиту. — Ты ещё можешь спастись, если будешь помнить Гату… Возможно, когда-нибудь тебе удастся разгадать эту загадку. Но ты должен спешить, маг — я знаю, мне недолго осталось ждать смерти…
* * *
В первый же день Алиц и Хрохан долго спорили, что нам теперь делать, но лич в конце концов убедил шкипера в том, что выбора у корсара нет. Нужно плыть дальше. Вернуться назад после поломки нереально, да и в Селизе тюрьмой уже не отделаешься. Пиратам грозила виселица (или что там у них принято?), принцу с Грохом — костёр, а мне, если повезёт — пожизненный цых с гвоздями. Надежды хоть как-то починить руль не было никакой — корсары ребята отчаянные, но корабелы из них уж точно никакие. Вот мы и мчались третий день под полными парусами, надеясь на попутный ветер и удачу. Однако, не сложилось…
Ранним утром на горизонте появились лёгкие кучевые облака. Они постепенно росли, набухали, сталкивались друг с другом и наливались зловещим иссиня-чёрным цветом, как будто покрывались огромными синяками после могучих ударов. И вместе с ними всё больше мрачнел шкипер — если разразится шторм, неуправляемый бриг станет для стихии лёгкой добычей. Поиграет буря немного, прикинет как половчее прихлопнуть посудину и отправит всех к морскому дьяволу на самое дно. В голове бесконечным рефреном назойливо крутились строчки — 'И никто не узнает, где могилка моя…' Перспектива, прямо скажем, отвратительная.
На палубе становилось неуютно — заметно посвежевший ветер нервно играл снастями, надувал паруса и время от времени бросал в лицо холодные солёные брызги. Да и море тоже начинало потихоньку 'сердиться': хаотически метавшиеся волны прикрылись белыми 'барашками', остервенело бились о борт, настойчиво пытаясь найти слабое место в обшивке корабля, а затем со злым шипением откатывались назад и уступали место новым желающим проверить бриг на прочность. Но странное дело, уходить в удобную сухую каюту совсем не хотелось. Видимо, не зря говорят, что бездна притягивает, а катастрофы и стихийные бедствия завораживают человека дикой необузданной красотой…
В полную силу шторм развернулся ближе к полудню. Но ещё раньше я понял, что в утверждение о привлекательности катастроф нужно внести серьёзное уточнение — жуть притягательна, если смотреть на катаклизм со стороны. С безопасного далёка, а не из самого центра событий, когда чувствуешь себя пленником обезумевшего моря. Матросы, казалось, не обращали на качку никакого внимания — быстро убирали паруса и закрепляли на палубе всё, что могло двигаться. А вот у меня возникли серьёзные проблемы: всякий раз, когда корабль проваливался в бездну между волнами, внутри холодело, а к горлу настойчиво подкатывался противный ком, готовый в любой момент выскочить наружу. Поэтому я решил не испытывать судьбу и не корчить из себя героя — судорожно хватаясь за что попало, позорно убрался вниз.
Хельги в каюте не оказалось. Рыжего, естественно, тоже. Уах без сомнения 'хвостиком' увязался за девушкой — малыш каким-то непонятным образом чувствовал, когда можно безопасно пристроиться к одному из нас. Конечно, девушка выдерживала настырного уаха гораздо легче, поэтому чаще всего рыжая бестия находилась рядом с ней. Трудно поверить, как сильно всё изменилось за последние несколько дней — Хельга вторые сутки не отходит от раненого Унка, хотя раньше при одном лишь упоминании об орках глаза её гневно сверкали. Да и малыш перестал их опасаться, вчера я сам видел, как рыжий настойчиво упрашивал 'моего знакомого' хряка поиграть в кости. Сохранил же, шельмец, самодельные кубики и таскает всюду с собой! Но самое странное, что пираты относятся к зеленокожим гигантам без страха! Об уважении и почтении, конечно, речи не идёт, но ведь и откровенной ненависти нет — скорее, настороженное любопытсво, не более. Видимо, поступок вождя оказал на них огромное впечатление: при погрузке в лодке вместе со мной находились гребцы, и они тоже были обязаны Унку своими жизнями.
А шторм постепенно набирал силу — волны тяжёлыми ударами остервенело сотрясали корпус корабля. Я с трудом удерживался на нижней полке двухярусной кровати и тихо радовался тому, что в каюте, кроме неё и надежно прибитого к полу сундука больше ничего нет. Предсталяю, что бы тут творилось, если бы в крошечном полупустом помещении начали летать тяжёлые предметы. И не так уж важно, тупые или острые — результат-то всё равно один. Вообще говоря, посудина пиратов не предназначалась для туристических круизов — на бриге нашлось только три каюты: одна роскошная капитанская на корме и пара таких, как наша, рядом с кубриком. Думаю, для перевозки редких пленников, потому и минимум комфорта. Но в данный момент такому аскетическому гостеприимству можно только радоваться.
— В трюме вода! — отчаянный крик за дверью легко перекрыл звуки шторма.
В коридоре тут же загрохотал дробный перестук шагов множества бегущих людей. И, очень похоже, не только людей — в топот вплетались звуки тяжёлой поступи орков. Я покинул свой 'насест' и рывком
