— Леонид Ильич Брежнев!
В сорок лет я женился. С женой мне невероятно повезло, как никогда, можно сказать — повезло баснословно. У нее было необыкновенное сказочное имя — Мальвина, отличная фигура и лицо без единой морщинки, несмотря на то, что она была старше меня и уже дважды побывала замужем. Ее зажигательный характер и интеллектуальное изобилие оценили все мои друзья. И оценили ее пирог к чаю «Святая Мальвина» (понятно, его она назвала в свою честь), и ее салаты, каждый из которых имел свое название; например, «Блондин Коля», в честь ее родственника, любившего яичницу с луком.
По вечерам мы с женой ужинали в «Якоре».
— Зачем счастье, если им нельзя поделиться? — очень умно пояснил я жене. — Мы всегда будем на людях, с людьми.
В первое наше посещение «Якоря» я набрал выигрышные очки. Пока жена причесывалась у зеркала, к ней подскочил скрипач из оркестра:
— Простите, с кем вы здесь?
— Сейчас узнаю, — задорно-шутливо откликнулась жена.
— И не узнавайте! Я вам и так могу сказать.
— Внимательно слушаю.
— С Германом Титовым! Он часто здесь бывает.
Все это жена рассказала, как только мы сели за стол, после чего чмокнула меня в щеку, как вознаграждение за популярность.
— А я-то думала, что ты всего лишь начальник отдела.
Я хмыкнул и принял выигрышную позу. Скрипач тем временем вскочил на сцену и гаркнул на весь зал:
— Дорогие гости! Персонально для присутствующего здесь космонавта Германа Титова исполняется фокстрот «Рио-Рита».
Счастье с женой длилось целых два года и было самым долгим из всего, что мне послала судьба, другими словами — за то время ничего неприятного не случилось, за исключением того, что я отвадил от нашего дома друзей; последнее время они слишком расхваливали салаты жены, а она старалась — изобретала все новые яства и, естественно, называла их в честь тех, кто ее хвалил. Только в мою честь салата не было.
Дальше — больше: некоторые из моих друзей переусердствовали — стали нахваливать и фигуру жены, при этом руками пытались показать, что именно им нравится. Жена в ответ зажигательно смеялась:
— Я вас всех очень люблю!
И показывала свою образованность, и с каждой посиделкой появлялась во все более легкомысленном одеянии, то есть вела себя далеко не свято и не сказочно, совершенно не оправдывая свое имя — да что там! — попросту пороча его! В конце концов мое терпение лопнуло.
— Разберись в своих чувствах, кого ты любишь, а к кому хорошо относишься, — заявил я жене, а друзей отвадил, чтоб не оказывали на нее вредоносное влияние.
И все пошло хорошо; дальше я относился к жене, соблюдая строгое равновесие между уважением и требовательностью. И вот в тот момент, когда мне все в жизни казалось прекрасным, правильным и разумным, и ничто не волновало, не тревожило, то есть жизнь была полна покоя и радости, когда я уже подумал — Бог сжалился надо мной, ведь я уже прошел суровую школу жизни, даже гордился этой суровостью, в том числе морщинами и складками на лице и скудной, но седой растительностью за ушами, в этот самый момент я и обжегся о зажигательный характер жены — она попросту ушла от меня.
Не скрою, ее уход застал меня врасплох и некоторое время я пребывал в шоке, но потом взял себя в руки. Я подумал: «Во-первых, в ее сказочном имени есть что-то сладко-приторное, даже слюнявое; во- вторых, она не такая уж и красивая (ведь, если долго присматриваться к красоте, она надоест); в-третьих, ее интеллектуальное изобилие оказалось занудством, и салаты — так себе; в-четвертых, найду себе более спокойную женщину, да и помоложе и, само собой, — с по-настоящему красивым именем».
Ну, а последний наш с женой разговор происходил приблизительно следующим образом: она набросилась на меня неожиданно, я прямо-таки попал под ураганный обстрел:
— Ты эгоист и сухарь, правильный и ровный, как часовая стрелка. Даже противно. Хотя бы разок вышел из себя. Тебя ничем не расшевелишь.
Некоторое время я ловил ее язвительные слова озадаченно, потом отреагировал на натиск кратко и твердо, по-мужски:
— Так уж я скроен.
— Мерзко ты скроен! — взвинтилась жена. — Мерзко! (Это у нее было самое страшное ругательство). Мы живем замкнуто, хуже некуда! Нигде не бываем, кроме твоего дурацкого «Якоря», никто к нам не заходит. В интеллектуальном развитии ты остановился на уровне водопроводчика, духовно не обогащаешься вообще. Тебя ничто не интересует, кроме твоей строительной конторы и выпивки в «Якоре». Это крайняя степень падения!
Она расходилась все больше, чудовищно раздувая мои недостатки.
— То, что тебя вечно за кого-то принимают — люди просто заблуждаются. В действительности ты похож знаешь на кого?
— На кого? — я пригнулся, в ожидании удара.
— На предыдущих моих мужей! Они были такие же муд…и!
Она произнесла смертельно-оскорбительное слово, от которого меня и сейчас трясет; рядом с этим смертельным словом, страшное ругательство «мерзко» выглядит, как детский лепет или как птичий щебет, от растерянности не знаю, как лучше сказать.
Мост над обрывом
Вот колдовство воспоминаний — почему-то из, в общем-то безрадостного, послевоенного детства чаще всего вспоминается светлое. Конечно, нельзя из прошлого выбирать только хорошее, но попробуй не выбирать!
Тот мост был деревянный, с белесыми от времени, пружинящими досками и прогнившими, замшелыми перилами. По нему пролегала дорога из нашего поселка в город. С нашей, поселковой стороны настил моста лежал на пологом склоне, поросшем кустами шиповника и медуницей, со стороны города мост упирался в красноглинистый обрыв. Внизу, вдоль обрыва, бежал еле заметный ручей, вспухавший только после продолжительных дождей; зато весной, когда солнце буравило заснеженный склон, ручей превращался в полноводный мутный поток, а под мостом, в узкости с наибольшей разницей высоты, бушевал настоящий водопад — гордость поселковых мальчишек. Обрыв был обращен к югу и находился под постоянным обстрелом солнечных лучей, а на дне оврага всегда стояла сырость; очевидно горячий и холодный воздух редко перемешивался, и на границе двух слоев возникал какой-то парниковый эффект, иначе трудно объяснить, почему шиповник распускался и плодоносил необычно рано, а медуница цвела по два-три раза в год.
Когда-то в овраге под мостом обитало множество куропаток. Птицы отличались добродушным нравом и доверчивостью — случалось, даже заходили во двор и клевали зерно вместе с курами, но постепенно их всех перебили — когда мы переехали в поселок, овраг населяли одни вороны.
Тот мост был для нас, мальчишек, постоянным местом встреч — идем ли в школу, направляемся ли в лес или на озеро — встречаемся у моста; и вечера проводили около него, вдали от родительских глаз.
Все мальчишки считали мост главной достопримечательностью поселка, излюбленным местом для игр, и только в меня он вселял страх — и потому, что выглядел слишком ветхим, и потому, что я от рождения боялся высоты. В то время я ни за что не отважился бы лететь на самолете, не катался в городском парке на чертовом колесе, а оказавшись в многоэтажном доме, держался подальше от окна. Я придумал определенное оправдание своей трусости — вывел что-то вроде научного положения о противоестественности всякой оторванности от земли. Кажется, я сделал это впервые в мире, но почему-то
