фанерные шкафы и тумбочки, мутные трюмо; все темное, древнее, пыльное…
Меня поражало ее здоровье. Почти каждый вечер она пила, ночью курила траву, иногда жуткий гидропоник, а на следующее утро (для нее утро наступало часа в два дня), нюхнув кокса, становилась бодра и готова к новым походам по бильярдным. Играла отлично. Невозможно было поверить, что накануне еле стояла на ногах или же вовсе валялась в отрубе. Готовясь к сложному удару, она изгибалась, как какая- нибудь циркачка, руки ее были тверды, взгляд цепок; я, разбитый похмельем и усталостью, стоял поодаль с бокалом спасительного пива и любовался.
Сексом могла заниматься бесконечно. За сутки затаскивала меня в постель (или в клубный туалет) раз по восемь. В итоге эта ее неутомимость стала причиной нашего расставания. Я был абсолютно честным, когда говорил, что она меня «затрахала», – это было именно так.
Ее главным, да и, кажется, единственным жизненным принципом был такой: от каждого дня нужно брать по максимуму. И она брала.
– Все люди – враги, – утверждала она, наверняка неосознанно повторяя название известной некогда книги. – Это не стоит декларировать на каждом шагу, но это нужно постоянно помнить. Стоит раскрыться – и получишь прямой удар. Никому не нужно верить, ни перед кем нельзя раскрываться.
– А передо мной? – спрашивал я, лежа в кровати после очередного секса-боя.
– А что – перед тобой? Ты – один из многих вокруг. Просто судьба нас взяла и подвинула друг к другу, и вот мы рядом. А потом так же разбежимся и забудем друг о друге.
В тот момент это казалось мне диким:
– Но ведь наше знакомство произошло не просто так. Судьба, как ты выражаешься, подвинула нас не просто так. Может, затем, чтобы мы были вместе.
Нет, вообще-то я понимал с первого дня, что вместе мы долго пробыть не сможем, но слышать это от девушки (хоть и девки) было как-то унизительно. Словно я не человек, не мужчина, а нечто подсунутое ей для временного удовольствия.
– Вместе, – усмехалась она. – Понимаешь, ни с кем нельзя быть вместе больше пары месяцев. Потом начинаются обиды, выяснение отношений, какие-то обязанности. Тебе это надо? – Она соскакивала с кровати, голая, крепкая, без лишних жиров в свои двадцать восемь лет, будто каждый день занималась на тренажерах, и доставала из ящика стола баночку с кокаином; оглядывалась на меня. – Тебе сейчас хорошо?
– Да, неплохо.
– Вот. А потом станет хуже.
Я раздражался:
– И разве тебе никогда не хотелось постоянного человека? Полюбить, выйти замуж, ребенка родить?
– На хрен, на хрен. Я знаю, что это такое. Насмотрелась по жизни.
И однажды призналась:
– В двадцать три года я пошла на стерилизацию. Чтоб навсегда. Детеныш мне не нужен ни при каких обстоятельствах.
– Но тебе будет сорок лет, пятьдесят. Ведь тогда на стены полезешь одна!
– А кто сказал, что я буду жить до пятидесяти? – очень спокойно спросила она и посмотрела на меня своими полуприкрытыми умными глазами так, что по спине побежал мороз.
Спорить с этим взглядом было бесполезно…
Помимо кокса, который Алла внюхивала в себя почти каждое утро (я присоединялся изредка, опасаясь привыкнуть), немалую дозу агрессивной бодрости давал ей рэп. Попрыгав на мне, приняв в себя очередную порцию бесполезного семени, она включала Эминема и начинала, пританцовывая, ходить по комнате, голая и прекрасная, впитывая очередной рассказ о гребаной жизни или о нелюбимой матери, о стерве-жене, о родной, но чужой дочке… Я мысленно переводил:
«А, посмотри на папочкину дочурку. Это твой папочка, малышка. Маленькая соня… Вчера я сменил тебе подгузник, вытер тебя и посыпал присыпкой. Когда ты успела так вырасти? Не могу поверить, что тебе уже два года. Папочка так тобой гордится… Сядь. Если ты еще раз шевельнешься, я вытрясу из тебя все дерьмо…»
Зарядившись, Алла толкала меня:
– Вставай, нас ждут великие дела. Надо поярче угробить очередной денёк! Подъем, оруженосец!..
Никогда я не брал столько отгулов, так часто не опаздывал на работу, как в эти недели. Возникали мысли вообще послать работу к херам. Как следует отвязаться, а потом свалить из этого мира… Как Алла Эминема, так я тогда при любой возможности слушал Моррисона…
Однажды, когда мы были у меня, отпаивались пивком после ночного серфинга по клубам, в гости зашел Олег Свечин. Я сразу догадался, что хочет пожаловаться на жизнь, а потом попросить халтуру… Для приличия (дескать, не с пустыми руками) Свечин принес бутылку «Путинки».
– А чем вы занимаетесь, немолодой человек? – после двух вступительных рюмок спросила Алла.
Свечин подвигал плечами, ответил невнятно:
– Ну, журналистом работаю.
– Олег – писатель, – добавил я, – и довольно известный.
– М-м! Прямо книжки пишете?
Свечин опять подвигал плечами, будто зяб.
– Ну да… Книги.
– Детективы, что ли? – Алле явно хотелось подразнить унылого гостя.
– Да нет… Реализм… Про жизнь стараюсь.
– Ого! И как, получается?
– У Олега, – вступился я, – три книги уже, и штук сорок публикаций в журналах.
– Не в этом дело. Можно публиковать сколько угодно, и все окажется шнягой.
Свечин злобно дернулся и попытался перейти в контратаку:
– А вы вообще читаете?
– Я? – Алла изумленно приподняла веки. – Нет, не читаю. Тем более – про жизнь, как вы говорите. Зачем? В литературе все равно получается неправда. Правду вообще невозможно показать. В кино еще туда-сюда, а в книгах…
– Кино начинается с литературы, – несвойственно твердым голосом произнес Свечин. – Сценарий, даже самый технический, – уже литература. Прописанные диалоги, действие…
– Не буду спорить об этом. Мне все равно. – Алла взяла «Путинку» наполнить рюмки. – Кино я тоже почти не смотрю. Я люблю настоящую жизнь… А вот скажите, сколько часов в сутки вы тратите на писанье?
– Ну, часа три… бывает, пять.
– Ого! Каждый день?
– Стараюсь.
– Это значит, ежедневно часа на три вы выпадаете из реальности? Вокруг что-то происходит, люди ходят, ругаются, смеются, убивают друг друга, а вы сидите ко всему спиной и выдумываете… Ну ладно, если не выдумываете, то записываете уже умершую, прошлую реальность. Так? И вам не жалко спускать в унитаз три часа каждый день?
Я хохотнул. Свечин отреагировал на мой хохоток раздраженным взглядом. Быстро проглотил водку. Закурил. Алла наблюдала за ним, не торопила. Он стал отвечать:
– Во-первых, как и абсолютное большинство людей, я спускаю в унитаз не по три часа в сутки, а часов по двадцать, а то и вообще все двадцать четыре… А во-вторых, не всем же бездумно порхать или гнить в этой жизни. Есть единицы, которые способны это порхание и гниение фиксировать.
– И что, вам кажется, что вы честно его фиксируете?
– Стараюсь честно.
– Стараюсь, стараюсь, – повторила Алла, морщась, – ужасное слово. Такой туповатый, но прилежный планктоша мне за ним чудится. Старательный.
– Знаете, – еще более помрачнел Свечин, – я стараюсь не ради кого-то, даже не ради себя, а… В общем, я знаю просто, что это нужно, и поэтому пишу. У меня получается, мне платят за это нормальные
