казавшиеся глухой стеной. На выезде из села и начали рваться снаряды вокруг машин, — вспоминает В. Нежурин. — Обстрел был настолько неожиданным, что могла возникнуть паника: огонь шквальный, а укрыться негде. Но по приказу командира полка, Героя Советского Союза, майора Морозова полк без потерь быстро развернулся и рассредоточился по всему населенному пункту.
Потери понесли позднее, после второго — уже минного налета. Тяжелая участь постигла наших разведчиков, которые на наблюдательном пункте готовили таблицы огня. Ранило лейтенанта Шестерова и Толю Съедина, контузило Черкашина. Вгорячах они сбежали с бугра. Здесь и пришел им на помощь санинструктор Москаленко».
С наступлением темноты раненых повезли на машине в тыл. Когда проезжали мимо Нежурина, он услышал:
— Вася, землячок! Иди, я тебя поцелую. Прощай. Оторвало половину ж… Прости, если чего… Не обижайся…
— Ничего, Толя, ничего! — стал утешать Василий, а у самого вот-вот слезы покатятся. — Крепись. Не падай духом.
Рядом с земляком в машине еле слышно стонал лейтенант. Как узнали потом, он не дожил до рассвета…
Рано утром снялись с позиций. В ожидании завтрака остановились колонной возле здания школы. Неподалеку крестьянин топтал чей-то портрет и что-то приговаривал. «Я уловил лишь два слова: «Капут Хорти!» — и понял: это портрет венгерского правителя, который продал свободу своего народа», — записал В. Нежурин в дневнике.
Удивил наряд крестьянина. Полотняная рубаха до самых пят. Подпоясан и в соломенной шляпе.
— Мужчины, а ходят в юбках! — сказал радист Волков, перехватив взгляд Василия.
Позавтракав, полк двинулся вперед — на те самые кручи, с которых обстреливал вчера противник. Узкая дорога вела по крутым скатам гор, заросших лесом. Село было — как на ладони.
Вот и орудийные позиции противника.
— Значит, отсюда он посылал нам вчера «гостинцы», — сказал лейтенант Мартынец. — Удобно, ничего не скажешь. Но все же глуповат фашист. Я бы на его месте подпустил нас вон туда, — показывает рукой Сизову. — Видишь: участок открытой дороги, круто поднимающейся вверх? Подбил бы заднюю и переднюю машины — и амба. Двигаться некуда, кроме как в пропасть.
— Оно, конечно, так, — рассудительно заметил Сизов. — Он, может, так и сделал бы, но у страха глаза велики. Чем ближе подпустишь, тем опасней. Сейчас — не начало войны. Фрицы видят в нас силу. Боятся.
Выбравшись по спиралью закрученной дороге наверх, выехали на широкое шоссе, по которому вереницей тянулась колонна наших союзников — румынской кавалерии и конной артиллерии. Румыны ехали весело и шумно.
Так и шла бригада по Венгрии, соразмеряя свои действия с повадками отступавшего врага. Окапывался враг — занимали огневые позиции истребители танков. Их пушки палили до тех пор, пока противник не снимался, чтобы продолжить свой бесславный бег туда, откуда пришел. Часто бывало так: только прибудет артиллерия к передней линии фронта, начнет окапываться, а линия уже поползла дальше на запад. «Враг цеплялся за соломинку, — писал В. Нежурин, — но каждый раз поток советских войск смывал его на своем пути. Это был поток освободителей, вооруженных первоклассной техникой. Что стоил хотя бы танк «Иосиф Сталин», который остроумные солдаты прозвали «зверобоем», имея в виду фашистские «пантеры» и «тигры».
Участвуя в победном шествии по Венгрии, не знал тогда Нежурин, что до конца войны — еще целых полгода, что за это время ему придется еще не раз хоронить боевых товарищей…
Дороги Венгрии были так перегружены, что нередко случались столкновения. Не повезло машине, в которой ехал Василий Нежурин. Ее зацепил обгонявший танк. Да так крепко, что оказалась в кювете.
Батарея уехала. Взвод с орудием и вышедшим из строя автомобилем остался ждать приезда мастерской на колесах. Чтобы скоротать время, занялись поиском дикого кабана. Охота удалась. Ночью кабана разделали и вскоре жевали жареное мясо, ничуть не жалея о том, что остались без казенного ужина.
Довольствие довольствием, а сверх того в каждом расчете обычно имелись мясо, сало, мука и другие продукты. Вот и сейчас бойцы запаслись съестным впрок.
Когда мастерская прибыла и машина была отремонтирована, двинулись догонять своих. Однако, въехав в город Маргита, грузовик снова забарахлил. Пришлось заночевать. Но прежде было приказано проверить район, в котором остановились.
Бойцы пошли по квартирам, сараям — не нашли ничего подозрительного. Навстречу попался подвыпивший мадьяр. Улыбаясь, строя пьяные гримасы, он бормотал: «Бункер… Бункер!» Пошли за ним. Вскоре очутились в длинном и темном туннеле. «Осторожно, ребята. Будьте наготове!» — предупредил Нежурин.
С фонарем прошли метров сто и споткнулись о кучи соломы, какое-то барахло. Посветили дальше — увидели женщин, лежащих вповалку и прижимавших к себе детей. Никто из них не поднялся на свет фонаря, хотя и не спали. Из-под платков и одеял смотрели на солдат глаза, в которых метался страх.
Нежурин подошел поближе, осветил лицо одной из лежащих. Это оказалась совсем молоденькая девушка. Она дрожала от страха.
— Глупая, чего боишься? Не тронем, — поспешил успокоить ее Василий.
— Да тут просто на выбор! — сказал Такиров.
— Я тебе дам выбор! — оборвал его Нежурин.
— Ты что, шуток не понимаешь? — обиделся Такиров.
— Потому и боятся, что, видно, уже знакомы с «выборщиками», которые были до нас, — буркнул Нежурин.
В конце октября 1944 года бригада въезжала в крупный город Венгрии — Дебрецен. «Второй после Будапешта по количеству проживающих в нем жителей, Дебрецен встретил нас гулом машин, скрипом повозок, тачек с переселенцами, людским потоком, — писал В. Нежурин. — Бросилась в глаза железнодорожная станция с разрушенными навесными мостами, лестницами, вышками. Ехали по центральной широкой улице с изуродованной мостовой и разбитыми трамвайными линиями. Многоэтажные дома почти все были повреждены, а некоторые разрушены до основания».
И. Иванову хорошо запомнились события, связанные с этим городом. Одно из них — совещание, организованное в Дебрецене коммунистами Венгрии. Речь на нем шла о формировании Временного коалиционного правительства будущей Венгерской республики, о выработке и принятии декларации, призывающей покончить с предательским правительством Хорти, ставленника Гитлера, о союзе с Советским Союзом и об объявлении войны фашистской Германии.
Временное национальное правительство было сформировано 22 декабря 1944 года. Оно, как было решено на совещании, заключило перемирие с СССР и объявило войну Германии.
Бригада ушла дальше. В ноябре, когда она начала форсировать Тиссу, Заянчковский и Иванов снова приехали в Дебрецен, чтобы навестить комбрига: Сапожников заболел желтухой и вынужден был лечь в Дебреценский госпиталь. «Он вышел к нам весь желтый, особенно белки глаз, — записал Иванов. — Худой и слабый настолько, что даже ходить почти не может, а спрашивает: «Как бригада?» Интересовался командирами полков, батарей, орудий, называя всех по именам. Расспрашивал о боевых действиях. Буду, говорит, проситься скорее в часть, долечусь у Никитина. А Заянчковский не советует: «Болезнь инфекционная, опасная. С ней шутить нельзя. Лечитесь. На фронт еще успеете: враг оказывает яростное сопротивление. За Будапешт предстоят тяжелые и длительные бои. А Дунай форсировать будет не легче, чем Днепр…» После Дебрецена бригада прошла с боями до Миш-кольца, потом была переброшена в Хатван, а оттуда — к границе Чехословакии.
