разноголосый птичий щебет. Аниска видела, как на белый цветок дикой петрушки вылез и уселся кремовый паучок-бокоход. Сел и сидит неподвижно — попробуй-ка, муха, разгляди врага!
Она слышала, как далеко-далеко стучит дятел по стволу дерева. Она различала сладкий запах пушистой розовой таволги, которая цвела среди кустов. Сердце её понемножку отогревалось, успокаивалось.
— Папаня, ау! — звонко закричала она.
— Э-ге-ге! — ответил ей отцовский голос из лесной гулкой дали.
Отец здесь, рядом. И весь день будет Аниска около него. Как хорошо, как весело, когда отец дома! Пускай только кто-нибудь нынче подразнит её! Пускай Лиза хоть пальцем тронет! Ага! При отце-то она побоится.
Легонько взмахнув густыми космами, Аниска пошла дальше, в лесную страну, — тихую, приветливую, ласковую…
На старой заросшей дороге Аниска увидела ежа. Он хлопотливо бежал ей навстречу.
— Куда ж, дурачок, бежишь прямо под ноги? — спросила Аниска. — А если б это не я была, а какие- нибудь мальчишки?
Ёжик был молодой, иглы у него были светлые, свежие и не острые. Он свернулся в клубок, Аниска легонько перевернула его.
— Ну, ну, не фыркай, я тебе только в лицо посмотрю. У, какой ты смешной! И глаза зажмурил. А нос- то чёрный да мягкий какой, как сливинка! Ну ладно, развёртывайся да иди куда шёл…
Ёжик открыл глазки, посмотрел на Аниску и опять зажмурился.
— Ну ладно, уйду, — сказала Аниска, — а то пролежишь тут, опоздаешь по своим делам…
И пошла дальше.
Муравьи чёрным ручейком текли куда-то, пересекая дорогу. Куда это они? Ага, на калину! А что там, на калине, мёдом намазано, что ли?
— Ты что нашла? — спросил отец, выходя из чащи.
Аниска молча поманила его к себе рукой.
— Гляди-ка… куда это они?
— А вот куда, — сказал отец, приглядевшись, — видишь?
На калиновых листьях, возле самого черешка, Аниска увидела красные бугорки. Вот к этим-то бугоркам и стремились муравьи. Они грызли их со всех сторон жадно и торопливо. На калиновый лист села глупая муха и поползла к этим бугоркам. Но муравьи, приподнявшись на задние лапы, замахали на неё передними и выставили свои свирепые челюсти:
«Не подходи! Загрызём!»
Муха попятилась и улетела в страхе.
— Ой, звери! — прошептала Аниска. — А что, если бы они большие были? Ну, если бы с корову? Вот- то страшны были бы! Ух, и страшны!..
— Страшней медведя были бы, — согласился отец.
К полудню, когда густой зной начал проливаться на лесные полянки, отец и Аниска дошли до ручья. Они уселись на бережку. Отец достал из кармана большой ломоть хлеба с солью, завёрнутый в газету, посмотрел вокруг:
— Кто хлеба хочет? Ну-ка?
— Ты кому — птицам? — засмеялась Аниска.
— Всем, кто попросит, — улыбнулся отец.
Он отломил половину ломтя Аниске. А от своей половины отщипнул мякиш и покрошил на сырую песчаную отмель.
— Может, какие пичужки съедят…
Аниска съела хлеб, запила водой из ручья.
Хорошо! Хорошо жить!.. Речка журчит. Таволгой пахнет. Отец сидит на бугорке, покуривает…
Аниска запела. Голос у неё был низкий и неверный. Если бы девчонки услышали, сейчас же начали бы смеяться. А если отец слышит — ничего. Он смеяться не будет.
В голубой вышине, играя солнечными огоньками, чуть-чуть трепетали тревожные листья осины. Аниска посмотрела на них и вдруг замолкла. Как жалко, что Светланы сейчас нет здесь. Сидели бы у ручейка, лежали бы на траве…
— Папаня, а где эти ронжи водятся? — сдвинув брови, спросила она. — Ведь ты правду сказал, что у нас эти птицы живут? С красными крыльями, а?
— Правду, — ответил отец, — а для чего же человеку неправду говорить?
— А как её найти? Вот я хожу, хожу, всё хочу эту ронжу увидеть…
— Красивая птица, — сказал отец. — Она, где сыро да глухо, от людей подальше своё гнездо вьёт.
— А поймать её можно?
— Нет. Поймать нельзя. Не поддастся. Да и на что её ловить? Пусть в лесу живёт. В неволе она жить не может. Умирает. Тоскует шибко.
— Мне нужно поймать ронжу.
Отец поглядел на Аниску:
— Это на что же тебе?
Аниска опустила глаза.
— Мне Светлане подарить надо. Это я не так тебе тогда сказала. Светлана хорошая. И зубки у неё хорошенькие…
— А говорила, не нужен тебе никто, а? — усмехнулся отец.
— Светлана нужна мне… — еле слышно прошептала Аниска. — Прямо знаешь как… До смерти!
— Эх, Аниска! — удивился отец. — Так чего ж ты? Сходи да помирись с ней. Вот давай лисичек наберём, ну и снесёшь ей гостинец. Ладно?
Вечером Танюшка прибежала к Кате.
— Знаешь, а Косуля всё-таки чудная. Лисичек принесла — целый фартук — и все отдала Тумановым! Вот хочется ей со Светланой дружиться, вот хочется, и всё. И что пристала?
— А Светлана что?
— А Светлана смеётся. Говорит: «То игрушки мои все покидала, а то как собачонка за мной бегает». Говорит: «Я и в Москве всем буду рассказывать…»
Катя сказала задумчиво:
— А когда Аниска за неё капусту полола, что ж она тогда не смеялась?..
Хоть и ленивая у Кати была душа, но тут и она не смолчала.
Давно перестали петь соловьи, и кукушка в лесу примолкла. Наступил богатый июль месяц, с жаркими днями, с ясными зорями, с лесной земляникой и красной смородиной…
На лугах созрели травы. Начался покос. Тётка Прасковья опять позвала ребятишек:
— На Дмитров луг сено ворошить!
Аниска схватилась за грабли, но мать сказала:
— Подожди, подожди. На луг тебе идти не придётся.
Аниска нахмурилась:
— Лиза пойдёт, да?
— Лиза с Николькой будет.
— А я?
— А ты пойдёшь в Корешки. К тёте Анне.
— Что?!
Оказалось, что тётка Анна, материна сестра, наказывала прислать к ней кого-нибудь из девочек — Лизу или Аниску — на время покоса. У них косьбы много, а тётке Анне от маленького Гришутки никуда отойти нельзя. У них в Корешках, на беду, детский сад закрыли — заболел кто-то из ребятишек, там теперь
