одежды для важного выхода. Белоснежная камиза тончайшего шелка, шерстяная котта цвета весенней листвы, отделанная золотой каймой, красные шоссы[9], пурпурный блио[10], на вороте и рукавах которого сверкали рубины с изумрудами. Двое слуг держали широкий длинный плащ из зеленой шерсти с большой золотой застежкой, опушенный драгоценными соболями. Шествие замыкал сам Руджеро, в руках которого сиял широкий золотой пояс[11].
Сегодня — никакой сдержанности, он должен был демонстрировать свое богатство, ведь алчность фра Этторе вошла у миланцев в поговорку. Для священника маленькой церкви Сан-Алферио звон монет звучал слаще ангельского пения, а сияние золота затмевало свет божий. Фра Этторе умудрялся выжимать деньги чуть ли не из воздуха: выпрашивал, а иной раз и требовал, угрожая геенной огненной, пожертвования у богатых прихожан, за умеренную плату отпускал любые грехи, приторговывал потихоньку святыми мощами, коих у него имелось великое множество. Злые языки даже поговаривали, что священник изготавливал их сам, выкапывая кости на заброшенном кладбище. Разумеется, эти слухи были лживы: фра Этторе по сдельной цене и под великим секретом покупал мощи у купцов клана делла Торре, не рискуя задаваться вопросом ни о происхождении священных реликвий, ни о странностях поведения торговцев.
Этого достойнейшего человека и ждал в гости Паоло, вот уже пять лет мечтавший взять реванш за неудачу с фра Никколо. К тому же пытливый ум графа занимал вопрос: возможно ли, чтобы стрикс был священником? Паоло очень хорошо помнил, как фра Никколо едва не убил его своей молитвой. А что произойдет, если молитву произнесет сам обращенный? Сможет ли он войти в церковь или будет испепелен еще на пороге? Экспериментировать на себе или своих подданных Паоло, разумеется, не собирался. «Если фра Этторе погибнет, это по крайней мере разрешит мои сомнения, — думал граф, — если же выживет, у клана будет собственный, ручной священник».
Паоло вышел в большую залу, уселся в высокое кресло, повелительно кивнул. Руджеро ввел священника. Малорослый, жирный фра Этторе вкатился в залу в сопровождении двух рыцарей-стриксов, пристально следивших за каждым движением священника. Его окружало болотно-зеленое облако, пахнущее гнилью.
— Приветствую вас, святой отец, — насмешливо проговорил Паоло, — как идут дела? Хороша ли торговля фальшивыми мощами?
Круглое, безволосое, как у скопца, лицо фра Этторе выразило праведное негодование, однако в тонком голосе явственно угадывалась тревога:
— Ты забываешься, сын мой. Оскорбляешь Господа нашего, выказывая неуважение его смиренному служителю.
Скрыв усмешку, граф продолжил, словно не слышал возражения:
— Почтенный фра Этторе, если подсчитать, сколько вы продали костей Амвросия Медиоланского, выйдет, что у святого имелось пять ног, две головы и не менее сорока пальцев на руках. Конечно, если учесть, что плечевых костей продано четыре, все сходится. Но я не уверен, что достойнейший покровитель Милана выглядел подобно пауку.
— Чудеса Господни не знают границ, — нерешительно возразил священник. — Пожалуй, у нас не выйдет беседы, сын мой. Я пойду…
— Нет-нет, куда же вы, святой отец! — воскликнул граф, а рыцари, повинуясь его знаку, подхватили фра Этторе под мышки, слегка приподняв над полом. — Я еще не рассказал вам, откуда берутся эти мощи.
— Не нужно! — Священник побледнел, щеки затряслись от ужаса, обволакивавшее его облако потемнело.
— Но ведь вы не брезговали продавать их зажиточным прихожанам, — вкрадчиво произнес Паоло. — Почему же не хотите услышать, как мои тайных дел мастера выкапывают из земли разложившиеся трупы, как очищают кости от гнилой плоти, опускают их в едкие составы для придания древнего вида?
В горле фра Этторе что-то забулькало. Священник с трудом сдерживал позывы к рвоте.
— Полно, святой отец. — Граф махнул рукой. — Не стану больше тревожить вашу чувствительную душу неаппетитными рассказами. Кстати, о душе. Она у вас отягощена столькими грехами, что не минует геенны огненной.
— Господь милостив… — пролепетал священник.
— Откуда вы можете это знать, святой отец? Простит ли ваш Господь то, что его именем вы брали деньги за отпущение грехов? Простит ли он девицу, соблазненную вами третьего дня прямо в храме? Помнится, вы назвали это действо епитимьей…
Фра Этторе дрожал, словно в лихорадке, по лицу текли слезы.
— Что тебе нужно, сын мой? Зачем твои люди следят за мной? Зачем ты позвал меня?
— Чтобы сделать вам подарок, святой отец, — мягко улыбнулся Паоло. — Много подарков…
По его знаку Руджеро внес два больших кожаных кошеля, протянул священнику. Тот с опаской принял подношение, заглянул внутрь. Несмотря на обуявший фра Этторе ужас, глаза его заблестели: один кошель был полон золота, в другом сверкали драгоценные камни.
— Чего ты хочешь, сын мой? — внезапно охрипнув, спросил толстяк. — За что такая щедрая плата?
— За вашу душу, святой отец.
Издав полный муки стон, фра Этторе разрыдался и обессиленно упал на колени, не забыв, однако, крепко прижать к груди кошели.
— Не нужно бояться, — увещевал граф. — Я не собираюсь вас убивать. Напротив, хочу предложить вам вечную жизнь. Но, однако не стану забегать вперед. Вы любите золото — у вас его будет сколько угодно. Вы будете купаться в нем, святой отец. Вы любите женщин…
Паоло хлопнул в ладоши, в зал вошли музыканты и заиграли веселую мелодию. Следом вбежали три юные рабыни-танцовщицы, закружились возле священника, извиваясь и соблазнительно подрагивая бедрами. Несмотря на страх, обуявший фра Этторе, по его дымке пробежали багровые всполохи похоти.
— К вашим ногам, стоит только пожелать, упадет любая красавица, — продолжал граф. — Деньги, власть, женщины, вечная молодость и здоровье — это ли не счастье, это ли не все, что требуется человеку? Нужно всего лишь отречься от одного повелителя и принять в душу другого.
— Стать слугой дьявола?! — взвизгнул фра Этторе.
— Вы и так ему служите, — прошептал Паоло. — Так не страшитесь это признать.
Он поднялся, выпрямился во весь рост и плавно, словно ступал по воздуху, приблизился к онемевшему священнику.
— Ваш повелитель говорит: «Не греши», мой говорит: «Позволено все». Ваш повелитель призывает к умеренности и сдержанности, мой — к наслаждениям. Ваш повелитель пугает карами небесными, мой — дарует вечную жизнь. Так кому выгоднее служить, святой отец?
Паоло поманил одну из танцовщиц, взглянул ей в глаза, и девушка приблизилась, остановилась в шаге от него, покорно склонив голову. Граф схватил красавицу в объятия, рывком приблизил к себе, оскалил клыки. Рабыня затрепетала, тихо вздохнула, подставляя под укус беззащитную белую шею. Паоло припал к трепещущей жилке, прокусил нежную кожу. В то время как стрикс насыщался, две другие девушки продолжали как ни в чем не бывало танцевать вокруг съежившегося жалким комком священника.
Рабыня дернулась и обмякла, граф подхватил ее на руки, закружил в странном, ломаном танце. Потом резко остановился и небрежно выпустил девушку из объятий, уронил, словно ненужную вещь, перешагнул через распростертое тело и склонился над фра Этторе.
— Человеческая кровь — вот плата за нашу вечную жизнь и молодость. Цена невелика, не правда ли?
От него пахло кровью, алые капли дрожали в уголках губ, скатывались по подбородку, оставляя тонкие, шелково блестящие дорожки. Паоло смотрел в глаза священнику и видел, как в них страх уступает место возбуждению, жадности и… пониманию.
— Я… я хочу подумать… — выдавил фра Этторе, на этот раз не прибавив свое вечное «сын мой».
— Подумай, — кивнул граф.
