собственно, делает твой дядя Ганс в деревне?
— У него там свое хозяйство, — пробормотала Рената.
При других обстоятельствах она бы с удовольствием рассказала о чудесном хуторе, где она так любила бывать, но сейчас ей было не до этого. Она чего-то ждала, плотно сомкнув губы.
— Ну и что же? — допытывалась баронесса.
Взгляд ребенка застыл на переднике Антонии, весь ее страх и напряжение сосредоточились, казалось, на этом кусочке материи.
— Дядя Ганс и мой папа вместе учились в школе, — наконец сказала она и вдруг быстро и с облегчением выпалила: — Винцент ведь больше не будет ходить в школу, когда вернется с войны?
— Нет, Винцент уже закончил школу. Вы храните в деревне какие-нибудь материалы и машины с вашей фабрики?
Баронессе не хотелось прекращать свои расспросы, хотя постепенно ей стало ясно, что они тяжелы для ребенка.
— Я не знаю, — сказала Рената чуть не плача, — спросите лучше у мамы.
— Оставим этот разговор, — успокоила ее баронесса. Она совсем не намеревалась говорить об этом с мамой Ренаты. Теперь она жалела, что мучила ребенка своими вопросами. Она решила пойти в дом, оставив Антонию и Ренату играть дальше.
— Твои родители наверняка привезут тебе что-нибудь вкусное, — сказала она напоследок.
Баронесса не расслышала, как ребенок спросил почти беззвучным шепотом, дают ли Винценту там, где он сейчас находится, тоже что-нибудь вкусное из еды.
Антония опять появилась перед Ренатой со своей разваливающейся на части коляской.
— Антония, — сказала Рената, наклонившись к ней, — ты знаешь, что написал Винцент в письме?
Но для Антонии ее старший брат, казалось, существовал больше в воображении, чем наяву. Она схватила куклу из коляски и с криком «Винцент, Винцент!» бросила ее Ренате.
«Что мне теперь делать, что делать?» — думала девочка и в этот момент больше всего на свете боялась такого обожаемого ею, но такого злого лица Камиллы.
Столяр Карл Хруска катил свою огромную неуклюжую телегу по песчаной дорожке, ведущей к дому. Он был, как всегда, не в настроении. Сегодня у него на душе было особенно тяжело. Он взялся за одну работу у инженера, которого терпеть не мог.
Хруска был коммунистом, об этом было известно всем. Но все делали вид, будто ни о чем не догадывались, потому что Хруска был всеобщим любимцем и к тому же отменным работником. Во времена, когда большинство мужчин не знали другого ремесла, кроме военного, почиталось за счастье, если Карл Хруска соглашался что-нибудь отремонтировать или даже изготовить новую вещь. Что касалось сроков работы, то здесь никто не проявлял нетерпения, так как Хруска работал один, без помощников. Он жил в ветхом приземистом домике посреди поля. К дому вела пыльная проселочная дорога. Хруска был еще более политически неблагонадежен, чем барон, но в отличие от того ни во что не ставил дипломатию и на четвертом году войны громче, чем когда-либо, трезвонил на каждом углу, что нынешний распрекрасный режим долго не продержится и Сталин — освободитель русского народа, — освободит и австрийцев, установит равноправие и осчастливит их справедливым распределением всех благ поровну. Это-то он и сказал инженеру, который самолично разыскал его, чтобы просить о починке шести кресел от столового гарнитура в стиле «бидермейер». Но инженер не притворился, как все другие, будто бы не понимает, что говорит Хруска, или считает его высказывания не более чем шуткой, а порекомендовал ему держать язык за зубами и помнить, что гестапо сейчас действует безжалостнее, чем раньше, и когда-нибудь он наткнется на доносчика. Тогда ему не поздоровится. Хруска с гневом спросил, что уж не сам ли инженер собирается донести на него. Пусть только попробует. Он, Хруска, знает, что инженер — член нацистской партии, и когда наконец придут русские, он посмотрит, что они с ним сделают. Тогда никакой Карл Хруска ему не поможет. Инженер возмутился, стал доказывать, что он не член партии, а только промышленник, который вынужден приспосабливаться к обстоятельствам и в это тяжелое время прикладывать все силы, работая на пользу родины.
— Да, — сказал Хруска, — вы даже освобождены от военной службы, в то время как другие подыхают на фронте.
— Вы тоже выглядите гораздо здоровее тех, кто сейчас питается падалью в окопах.
Некоторое время они спорили, крича во весь голос, пока не пришла жена Хруски и не закрыла предусмотрительно ставни. Она сделала это напрасно, потому что ее муж отворил их снова и, высунувшись из окна, разгоряченным голосом прорычал начало «Интернационала».
— Довольно, Хруска, — сказал инженер, затащив его обратно в комнату. — Вы будете ремонтировать кресла или нет?
— Буду, — сказал Хруска и налил два стакана шнапса.
Хруска потребовал, чтобы кресла спустили вниз. Мария Лангталер и фрау Бергер не отважились спорить с ним. Они с трудом стащили по лестнице шаткие кресла и поставили их перед телегой. Хруска медленно погрузил их на телегу и крепко обвязал веревкой. Ему стало легче, когда он услышал, что инженера нет дома. Потом он сообщил усердно хлопочущей вокруг него фрау Бергер, что до праздника Всех Святых, то есть до ноября, они вряд ли могут рассчитывать получить свои кресла обратно. Фрау Бергер не стала с ним спорить. Когда Хруска нахально и не без намека развалился на своей телеге, она быстро побежала в дом, чтобы принести ему еду.
— Хруска, — сказала Мария Лангталер, — что это недавно случилось с Камиллой? Она рассказала мне, что вы не очень-то любезно обошлись с ней. Что вы ее почти силой выгнали из дома. Камилла не из тех, кого легко вывести из себя. Но когда она пришла от вас, на ней лица не было и она почти рыдала.
Хруска с шумом выдохнул воздух, сплюнул и покачал головой.
— Я этого не хотел, — сказал он. — Я разозлился не из-за Камиллы, а из-за ее одежды.
— Вы имеете в виду униформу?
— Точно, — ответил Хруска. — Прийти к нам и просить нашу Кати участвовать в нацистском собрании! Это уж чересчур.
— А почему, вы думаете, именно моей дочери поручили передать все вашей Кати?
Хруска не проявил к этим словам никакого интереса, только пожал плечами.
— Потому что она сама редко ходит на эти сборища, реже, чем следовало хотя бы из осторожности. Поэтому-то ей и поручают самые неприятные задания.
От этих слов Хруска пришел в веселое настроение. Он громко засмеялся, ударив себя по бедрам, и сказал:
— Значит, прийти к нам считается самым неприятным поручением. Очень рад это слышать.
— Камилла получила строгий выговор за то, что ей не удалось привести с собой вашу дочь.
— Очень сожалею, — поспешил заверить ее Хруска, — но это не значит, что Кати тоже должна быть членом Союза немецких девушек. А где Камилла? Я бы извинился за свое поведение.
— Не знаю, — ответила Мария, — я с обеда не могу ее найти. Рената и фрау Бергер спустились вниз с едой для Хруски. Столяр хотел взять девочку и посадить ее на телегу. Но она стала вырываться из его рук, болтая ногами.
— Что случилось? — спросил Хруска разочарованно. — Ты никогда не вела себя так, Рената. А я еще хотел сделать для тебя игрушку.
— Сама не знаю, что с ней, — сказала фрау Бергер. — Наверху ее тоже было не вытащить из комнаты. Поскорей бы уж приехала ее мать.
— Ну, я поехал, — сказал Хруска, перекинул через плечи широкие холщовые ремни и побрел, согнувшись, по дорожке к воротам.
Там, где Рената похоронила год назад своего попугайчика, все еще можно было различить маленький холмик. Незабудки, которые дала Ренате фрау Вегерер, не прижились. Теперь на холмике буйно разрослись цветущие сорняки. Рената села около него и начала короткой веточкой распутывать стебли сорняков. Сначала она делала это осторожно, стараясь не повредить ни одного листочка и цветка, потом ее движения
