тебя. Многие не чувствуют разницы — они никогда другими не были. — И она будет заниматься этим всю жизнь и получать за это деньги! — Ты привыкнешь, — сказала она и похлопала его по руке, а Роб обиделся.
— Я знаю твоего брата Джеймса, — сказала она и улыбнулась своей протезной улыбкой. — У нас было двойное свидание. Ничего так мальчик.
Роб извинился и встал. Все равно она старше — ей лет двадцать.
Но Пэм оказалась права, он действительно привыкал. Кошмары ушли — правда, его подопечные успели заинтересоваться его стонами и прозвать его Дрочилой. Каждому работнику в лагере они придумывали прозвище.
— Эй, народ. Слышали ночью Дрочилу?
— Уж да. Кончал по полной программе.
— Покайфовал, Дрочила?
Роб покраснел и забормотал:
— Мне снились кошмары, — но они заулюлюкали и загоготали.
— Ну конечно.
В этом домике жили старшие мальчики — от четырнадцати до шестнадцати, с самого начала они давали Робу прикурить. Мальчики помладше были вежливые, благодарные, от них была хоть какая-то отдача. А эти смешивали с грязью все подряд — и лагерь, и его директора, и Берта (они прозвали его Берт-Перд), да и друг друга не щадили. Они пили пиво, если получалось, они курили украдкой. Под матрасами они прятали эротические журналы и отпускали такие шуточки, что у Роба уши вяли. Они делили мир на два лагеря, на “убогих” и “двуногих”, и в основном признавали только “убогих”. “Двуногие” были их угнетателями, придурками, которые не поймут, не въедут, и поэтому их надо понукать и долбить. И все что есть двуногого они пытались поставить с ног на голову, поиздеваться. А Роб всегда под рукой. Например:
— Эй, Пит, — это подает голос Дэйв Снайдер. Он в коляске, на нем белая футболка без рукавов, свою “убогость” он компенсирует накаченными бицепсами. Роб знает, что дома у него тренажер Чарлза Атласа, и еще Дэйв подписывается на журналы по бодибилдингу.
— Да, Дэйв? — отвечает ему Питер. У обоих парней хвостики, которые они напомаживают. Прическу Роба — в стиле ученика частной английской школы — они находили смехотворной. Пит был парализован начиная от шеи, но умудрился стать заводилой в своем домике. Дэйв расчесывал ему хвост.
— Отгадай: черненькое, ползает и мухи садятся.
— Рой Кампанелла![31]
Следует гадкий смешок, Роб краснеет.
— Нехорошо так говорить, — в первый раз осмелился сказать он.
— Ах,
— Слон в экстазе!
Они называли такие шутки “инвалидками”. Больше всего Роба беспокоило то, что эти “инвалидки” напоминали приколы его братьев и их сокурсников по медицинскому факультету — это они так отдыхали, заваливались в приемную отца, играли в пул, ну, и шутили. (“Мальчики, можете приводить друзей в любое время. Ты тоже, Роб”.) Только, кажется, у братьев все было из жизни. Ребята без конца устраивали розыгрыши, в ход шли всевозможные детали после вскрытия, и глазные яблоки оказывались в чае, а отрезанные кисти — в карманах.
— Мы резали старого такого чувака, и я подумал: почему нет. Отрезал ему причиндал — такой весь коричневый и сморщенный, и положил себе в портфель. Ну, и пошел в “Бэблур”, выпил пару пива и отправился в тубзик. Ну, расстегиваю ширинку, а вместо моего причиндала приставляю чужой. Стою, как будто мочусь, и жду, а потом вошел парень, а я отвожу руку и бросаю эту штуку в писсуар и говорю: “а, фиг с ним, все равно не работает”. Вы бы видели его лицо!
И они пересказывали анекдоты про больных со скорой, например, про женщину, которая засунула в одно место бутылку из-под колы, а бутылка отломалась, или про дрочилу, у которого член в кране застрял.
— И ему пришлось вызывать сантехника, чтобы тот отпилил. Он поступил к нам с хреном в кране плюс два фута трубы.
— А я слышал про мужика с цветным мелком в мочеточнике. Он пришел, говорит: моча синяя, не знаю почему.
— А я слышал — у другого там была змея.
Как-то вечером Роб набрался храбрости и спросил:
— Вы зачем такое говорите?
— А ты не слушай, — хмыкнул Джеймс.
— Ты тоже так заговоришь, — сказал Адриан. — Помяни мое слово. А когда ребята ушли, Адриан добавил уже серьезнее: — Хочешь не хочешь, а приходится. Я знаю, что тебя переворачивает, но ты не понимаешь, каково нам. Там — реальная жизнь. Либо смеешься — либо сходишь с ума. — Эта мысль не давала Робу покоя. Он не хочет такой жизни, он этого не перенесет. Он сойдет с ума. И убежит в снег, без галош, исчезнет, потеряется навеки.
— Весит две тысячи футов и голова взрывается?
— Слон-гидроцефал!
— Прекратите! — возмутился Роби.
— Слышь, Дрочила, — сказал Дэйв. — Ты тут для того, чтобы нам хорошо было, так? Так вот — нам сейчас клево.
— Ну, — сказал Пит. — Если тебе что не нравится — можешь меня побить.
— Точно, валяй, — сказал Дэйв. — Соверши подвиг недели. Замочи убогого. — Ну просто все с ног на голову.
И напрасно Гордон Холмс, второй инструктор, перед ними заискивал. Он потихоньку таскал в домик пиво и сигареты, вместе с ними исходил слюной над журналами с девочками и подсказывал парням, которые из инструкторш — “подстилки”.
— Ну, как прошла ночка? — спрашивал его по утрам Дэйв.
— Нормалек.
— Она тебе дала?
Гордон хитро улыбается и хлопает Старого Перца по затылку.
— Ну и кто это был? Толкушка Пэм?
— Она как давай меня мять, у меня каждый раз аж встает.
— Кто это был? Джо-Анн?
— Ты что, она ж убогая. Горд не станет иметь убогую, верно, Гордон?
— С ними нужно ладить, — говорил Гордон Робу. — Подзадоривай их. Они отчаиваются, но у них такие же эмоции, как у нас с тобой. — И он шутливо пнул Роба кулаком в плечо. — Кончай, мужик, ты слишком много думаешь.
Гордон учился в государственной школе в Ист-Йорке. Родители в разводе, сам он жил с матерью и звал ее “старушка”. Он устроился в лагерь через общество “Старшие братья”. Гордон — не какой-нибудь там малолетний преступник, неплохой парень, но Роб с трудом его переносил.
И было не легче от того, что Горд, скорее всего, осядет механиком в какой-нибудь автомастерской и девчонки, про которых он так легко рассказывал, — “дешевки” как говорит Робова мама, и в один прекрасный день одна их них забеременеет, и Горду придется на ней жениться, и они заживут в грязной тесной квартирке, он будет попивать пиво перед телевизором, а жена станет пилить его насчет грязного белья. И все-таки Роб завидовал и слушал его байки про секс на заднем сиденье машины, прямо во время сеанса в открытом кинотеатре, про то, как Горд их лапает, шарит в девичьих трусиках, про победы над резинками и застежками, про взятые штурмом груди. И никаких комплексов. Роб завидовал Гордону, хотя знал, что сам бы от такого не получил удовольствия, у него язык не так подвешен, и руки не из того места растут.
Он никогда не встречался с девушками, разве только с дочерьми материных подруг — невзрачными
