халатах.
С тремя золотыми пчелками, вышитыми на нагрудном кармане, мог бы добавить он, но осторожность удержала его язык.
– Почему вы говорите, студенты? Тесса называла их студентами?
– Нет.
– Арнольд?
– Арнольд в моем присутствии ничего о них не говорил. Это мое предположение. Молодые ребята.
– А как насчет их руководителя? Врача, как вам показалось. Арнольд что-нибудь о нем говорил?
– Мне – нет. Если его что-то и тревожило, он обращался непосредственно к этому мужчине… со стетоскопом.
– В вашем присутствии?
– Да, но не в пределах слышимости. Скажем, на самом пределе.
Роб и Лесли наклоняются вперед, ловя каждое слово.
– Рассказывайте.
Джастин уже рассказывает. На короткое время он снова с ними заодно. Но осторожность не покидает голоса. Она же читается в его усталых глазах.
– Арнольд отвел мужчину в сторону. За руку. Мужчину со стетоскопом. Они поговорили, как принято у врачей. Очень тихо, не для посторонних ушей.
– На английском?
– По-моему, да. Когда Арнольд говорит на французском или суахили, у него иная мимика, – а когда говорит на английском, мог бы добавить Джастин, едва не срывается на фальцет.
– Опишите его – парня со стетоскопом, – командует Роб.
– Коренастый. Крупный. Полноватый. Неопрятный. Я запомнил замшевые туфли. Мне показалось странным, что врач носит замшевые туфли, уж не знаю почему. Но туфли в памяти остались. И халат, который давно следовало постирать. Замшевые туфли, грязный халат, красное лицо. Прямо-таки представитель шоу-бизнеса. Если б не белый халат, импресарио. – «И три золотые пчелки, выцветшие, но заметные, вышитые на нагрудном кармане, – как у медсестры на постере», – думает Джастин. – Похоже, ему было стыдно, – добавляет он вслух.
– За что?
– За его присутствие там. За то, что он делает.
– Почему вы так говорите?
– Он не решался посмотреть на Тессу. На нас. Смотрел куда угодно, только не на нас.
– Цвет волос?
– Светлый. Возможно, рыжеватый. По лицу чувствовалось, что он пьет. Вы его знаете? У Тессы он вызывал острое любопытство.
– Борода? Усы?
– Чисто выбрит. Нет. Как минимум однодневная щетина. Золотистого цвета. Тесса неоднократно спрашивала, как его зовут. Он так и не ответил.
Роб вновь напирает на него.
– Как они говорили? – спрашивает он. – Спорили? Дружелюбно беседовали? Или собирались пригласить друг друга на ленч? Ваши впечатления.
Осторожность возвращается. «Я ничего не слышал. Только видел».
– Арнольд то ли протестовал, то ли упрекал. Врач отрицал. У меня создалось ощущение… – Он выдерживает паузу, подбирая слова. «Никому не доверяй, – наказывала ему Тесса. – Никому, кроме Гиты и Арнольда. Обещай мне». Он обещал. – Мне показалось, что они не в первый раз расходились во мнениях. Что я стал свидетелем спора, который длился достаточно долго. Об этом я подумал позже. Чувствовалось, что в каких-то вопросах они занимают прямо противоположные позиции.
– Получается, вы много об этом думали.
– Да. Да, думал, – сразу же соглашается Джастин. – И вроде бы английский – неродной язык врача.
– Но вы не обсуждали этого с Арнольдом и Тессой?
– Когда мужчина ушел, Арнольд вернулся к кровати Тессы, посчитал ей пульс, что-то сказал на ухо.
– Вы опять ничего не слышали?
– Нет, и не собирался слушать. – «Слабовато, – думает он, – надо усилить». – Я уже смирился с этой ролью, – объясняет он, избегая их взглядов. – Оставаться вне их круга.
– Чем лечили Ванзу?
– Понятия не имею.
Понятие он имел. Ядом. Он привез Тессу из больницы и стоял двумя ступеньками ниже на лестнице в их спальню, держа в одной руке сумку с ее вещами, а в другой – с пеленками, распашонками и подгузниками для Гарта, но пристально наблюдал за ней, потому что Тесса всегда хотела все делать сама. Поэтому, как только она начала падать, он побросал сумки и подхватил ее, еще до того, как у нее подогнулись колени, почувствовал, какая же она легонькая, а она зарыдала, скорбя не о Гарте – Ванзе.
