наполнил тарелки и поручил лакеям раздать их собравшимся.
Чарлз наполнил свою тарелку и уже поднял бокал, когда заметил, что на него смотрит Маргерит. Сердце его чуть не выскочило из груди, когда она улыбнулась. Эта улыбка всегда была его погибелью…
Стихи зазвучали в нем, как ручей, журчащий между камнями, и замолкли, оставив в душе неутоленную страсть. Он отвернулся и посмотрел на медленно текущие воды реки. Иногда у него возникало желание вырвать из груди сердце и забросить его куда-нибудь подальше. Чтобы не тосковать по Маргерит.
Еда была восхитительно вкусной, и он слишком много выпил вина. Ник улыбался своей дьявольской улыбкой и нагло флиртовал. Чарлз сжал кулаки, но почему-то был уверен, что не сможет ударить Ника. Сердясь на самого себя, он поднялся с травы и покинул компанию.
— Я принесу еще бутылку вина! — крикнул он и спустился к реке. Здесь он не слышал ее смеха и не видел ее сияющих янтарных глаз. Но разве от этого легче? Он попал в невидимую ловушку неразделенной любви и совершил глупость, приняв приглашение Ника, принесшее ему лишние мучения. Мучения, которые он причинил себе сам. Черт бы все это побрал!
Он подобрал палочку и спас жука, пытавшегося выбраться из лужицы, скопившейся на листке лилии. Как он туда попал? Насекомое быстро юркнуло под кучку опавших листьев у корней ивы. Чарлз пробирался по тропинке, проложенной в высокой траве. Он увидел стаю уток, плескавшихся и крякавших так, словно вся река принадлежала им.
Постукивая палкой по тростнику, Чарлз вышел к тому месту, где река огибала остров. На берегу он нашел узкую песчаную полоску и сел на камень. Голоса гостей больше не были слышны. Здесь он слышал только неумолчный шелест листвы, птичий щебет — голоса природы — и смотрел, как ветер колышет тростник. Он вслушивался в эти звуки, пытаясь заглушить тоску. Река лениво несла свои воды, иногда кружась и перекатываясь через камни. Он не знал, сколько времени провел в этом раю.
До него донеслось шуршание одежды по траве и скрип шагов по песку. Ему не хотелось оборачиваться, чтобы узнать, кто нарушил его покой.
Аромат розы, запах духов выдали Маргерит прежде, чем Чарлз ее увидел. Сердце у него забилось, и он встал, отбросил палку и повернулся к ней. Она была намного ниже его, и он возвышался над ней как скала.
— Что тебе нужно, Маргерит? Ты пришла меня мучить? Ее янтарные глаза потемнели, в них не было улыбки.
— Мучить тебя? Зачем мне тебя мучить?
Он прижал ее к себе, чувствуя податливую мягкость груди, и коснулся губами ее шеи.
— Боже, неужели ты не видишь, Маргерит? Неужели не замечаешь моего отчаяния? — простонал Чарлз, все крепче сжимая ее в объятиях, пока она не почувствовала, как напряжено его тело и как громко стучит сердце.
Он покрывал ее шею неистовыми поцелуями, не обращая внимания на сопротивление. Он схватил ее руки и с силой сжал их, желая показать, что больше не потерпит отказа.
Она ахнула и в изумлении взглянула на него широко раскрытыми глазами:
— Чарлз!
Он продолжал целовать ее, заставив раскрыть губы, и проник языком в теплую мягкость ее рта. Она слабо застонала и обмякла в его объятиях. Чарлз отпустил ее руки.
Он не в силах был остановиться и ласкал ее нежную грудь, небрежно прикрытую косынкой. Он думал только о том, как бы сорвать с нее одежду, ощутить ее теплую атласную кожу, наслаждаться ею… Но он не сделал этого.
Он впитывал медовую сладость ее рта и не замечал, что остается без ответа. Он мог бы сейчас бросить ее на траву и овладеть ею, чтобы утолить неистовую жажду обладания. Тело одержит победу, и все кончится. Он будет свободен.
Маргерит с силой ударила его по лицу. Но это только подстегнуло его. Она ударила снова. Он медленно отстранился и посмотрел на ее раскрасневшиеся щеки и глаза, потемневшие от гнева. Кокетливая шляпка сползла на спину, и голубые ленты сжимали ей горло. Волосы растрепались, губы припухли. Ему потребовалось все его самообладание, чтобы смириться с ее отказом.
— О Боже! — только и смог прошептать он.
— Что ты делаешь, Чарлз? Сейчас же отпусти меня!
Чарлз глубоко вздохнул и разжал руки, судорожно сжимавшие ее плечи. Его руки опустились, словно налитые свинцом. Она посмотрела на него из-под опущенных ресниц.
— В самом деле, Чарлз! Это ужасно. — Она поправила лиф и косынку и резким движением натянула на голову шляпку. — Ты не собираешься извиниться?
Он глубоко вздохнул и сложил руки на груди. Ошеломленный, он молча смотрел на нее, ощущая на губах вкус ее губ.
— Нет. Я ни о чем не сожалею. Я давно хотел поцеловать тебя, и ты, конечно, знала об этом.
Она, взмахнув широкой пышной юбкой, повернулась, чтобы уйти.
— Ты напрасно тратишь время, — бросила она через плечо.
— Не так уж ты и равнодушна ко мне, Маргерит.
Он ожидал, что она оскорбится и уйдет, но она, обернувшись, остановилась. Его тело терзала боль неутоленного желания, хотелось громко кричать от ярости или швырнуть что-нибудь в реку. Может быть, ее. Или себя. Он опустился на камень, а она стояла и молча смотрела на него.
— Помнишь, Маргерит? Там, на севере, мы играли на берегу реки. Каждый год мы открывали для себя что-то новое: осенью к морю плыли красные листья, весной головастики, зимой из сухого тростника можно было плести венки. Помнишь? Однажды на Рождество ты сплела венок и украсила его ветками остролиста. Мы обещали хранить верность друг другу, Маргерит. До сих пор я помню запах крови, которую мы смешали. Мне не хотелось, чтобы моя ранка зажила, потому что она напоминала о священной клятве. Я расцарапывал ее, чтобы она снова кровоточила. — Он искоса взглянул на нее, и боль пронзила сердце при виде холодного выражения ее лица. — А ты ведь этого не делала? Твоя ранка зажила, и ты забыла?
— Я думала, что я очень храбрая, когда резала палец твоим ножиком, — улыбнулась она. — Но ради тебя я была готова перенести любую боль.
— Но для тебя это ничего не значило, правда? Ты совсем не думала обо мне. Ты вышла замуж…
— Чарлз! Ты знал моих родителей. Отец был деспотичен и не признавал чужого мнения. Он никогда не уважал меня, как не уважал и мою мать. Он обращался со мной как с обузой, от которой надо поскорее избавиться, а с моей матерью — как с обузой, с которой он вынужден жить. Он с трудом ее терпел. Он хотел управлять всем и всеми.
Ее голос звенел от скрытого гнева.
— Со мной не считались, и, когда Леннокс посватался, отец не потрудился спросить, хочу ли я выйти замуж за шотландца. Это был выгодный брак, следовательно, я должна была принять предложение. Мать была доброй, у нее было другое мнение, но отец подавлял ее своей железной волей. Я презирала ее за слабость, но позднее поняла, что она приспосабливалась как могла. В этой тюрьме она жила своей жизнью. Она мирилась со своим рабским положением, несмотря на то что ненавидела отца за его бездушие.
— Ты была свободной, смелой и счастливой, Маргерит. Я не знал более сильного человека. Ты всегда была готова пошалить, и если я не придумывал разные проказы, то их придумывала ты. Помнишь, как мы учились плавать? Ты была в одной сорочке. Если бы твой отец увидел тебя, он выпорол бы нас обоих.
Маргерит опустилась рядом с ним на песок и, подтянув колени, уткнулась в них подбородком. Он заметил мелькнувшую изящную лодыжку.
— Да, отец считал, что ты оказываешь на меня плохое влияние. Он говорил, что ты внушаешь мне мысли, неподобающие молодой женщине.
— Женщина? Мужчина? Мы так о себе не думали, даже достигнув определенного возраста; мы были скорее душами, частью природы, окружавшей нас. Теперь я все время стремлюсь к этому. Каждый день был полон золотым солнцем и цветами. Я не помню ни одного дождливого дня, а ты? Зимой мы видели картину,
