Еще одна дегустаторша нашлась. Я отвинтил крышечку, плеснул примерно половину стакана светло- зеленой жидкости и одним глотком выпил.
– Стой! – заорала Беда. Но было поздно. Я стоял посреди своей каморки, парализованный дикой горечью. Горечь – было единственное, что осталось в этом мире. Глаза полезли на лоб, а желудок подтянулся к горлу. Несколько долгих мгновений я старался не выплеснуть абсент ей в лицо прямо из желудка. Сазон называл это действие «опорожниться верхним концом». Победила воля. Я мысленно записал очко в пользу Беды, и она опять оказалась в плюсе.
– Кретин. Ты, что, никогда не пил абсент?
– Пил. Ты же видела. – Мне стало легче и веселее.
– У тебя сахар есть? – она закурила Житан. Я стрельнул у нее сигарету и затянулся крепким, вкусным дымом.
– А на фига нам сахар?
– Дырявой ложки у тебя, конечно, тоже нет.
– Да все у меня есть.
Я положил на стол почти целую пачку рафинада и алюминиевую ложку, с двумя дырками посередине, которую соорудил, чтобы вытаскивать из кастрюли свои холостяцкие пельмени.
– Какое богатство! – удивилась она, плеснула на дно стакана абсент, положила сверху дырявую ложку, в нее сахар, и через сахар начала лить обычную воду, которая стояла на столе в пластиковой бутылке. Сахар постепенно растворился, а пойло в стакане замутилось и стало выглядеть, как обычный самогон. Я рискнул проделать те же действия. Прошло помягче.
– Не кури! – сказала Беда, когда я взял сигарету.
– Почему?
– А... кури, – махнула она худой рукой, – Потом увидишь.
Я затянулся. Жизнь – не самая плохая штука.
– Каждый раз, когда я тебя вижу, ран на тебе все прибавляется, – намекнула она на разбитую губу.
– На тебе тоже, – намекнул я на разбитый подбородок. – А где твоя машина?
– Там что-то прокручивается, не схватывается, в общем, не заводится.
– Бендикс хреначит, – поставил я диагноз. Она внимательно посмотрела на меня и налила себе вторую порцию. Я тоже.
Каморка раздвинула тесные стены и яркие лучи солнца в девять вечера залили мое скромное жилище. По-моему, запел соловей.
– Тебе заплатили за книгу?
– Книгу зарубили, – она вдруг зарыдала. Рыдала она без единой слезинки и с каменным лицом, но я все равно все понял, увидел и почувствовал, как она подвывает и подскуливает там, у себя внутри. Я не стал спрашивать, кто зарубил и почему.
Меня вдруг стало двое. Один правый, другой левый. Правый я был добр и благодушен. Ему стало жаль Беду и захотелось помочь. Левый оказался желчен и скептичен, но тоже отнесся к ней почти с сочувствием.
– А хочешь, – закричал правый я, – я подарю тебе сюжет? Или как это там называется?
– Ты – сюжет?
«Ты в этом ничего не понимаешь», – подсказал левый я правому. Беда опять изобразила свой мутный напиток. Оба меня потянулись к стакану. Ни один из них не был пьян. Пьяным я себя хорошо знал.
– Ну, не хочешь, как хочешь, – обиделись на нее оба сразу и закурили.
– Не кури, – попросила она обоих. Оба не послушались.
– Давай свой сюжет.
– Не дадим, – ответили мы.
– Давай! – заорала она и так стукнула кулаками по столу, что все предметы на нем – стаканы, бутылка, сахар, и даже дырявая ложка – подскочили. – Из-за тебя я отдала свою тему, я болтаюсь без работы и только вычитываю чужие материалы. Книгу зарубили. В издательстве сказали – недоработанный сюжет. Я щурилась всю неделю, а ты даже не мог привезти мне очки!
Тот я, который был левее, хотел ее выгнать, но правый не позволил.
– Слушай, – сказал он, – слушай.
И стал рассказывать историю Бизона и депутата Грача. Он живописал все в красках от третьего лица, а левый скептик хмурился и злился. На правого снизошло вдохновение. Вот, смотри: любовь – сразу, одна, и на всю жизнь – только так и должно быть. А вот интрига – блестящая! А какой друг, какая погоня и вдруг – разоблачение, подстава и безысходность. Что делать герою? Пиши свою книгу, зачитаются.
Беда слушала, кажется, с интересом. И даже закурила.
– Не кури, – сказал ей левый скептик. Правый взял черный Житан. Они оба увидели, что она дерзкая, сильная, и абсолютно непредсказуемая.
– Какая ты классная! – заявили мы оба.
– Эк тебя тыркнуло! – непонятно выразилась она. – Давай, рассказывай дальше. И правый рассказал ... как герой сел в другой самолет.
– В общем, он оказался и не герой вовсе, – закончил за него левый.
Она стала ходить по моей каморке, бормотать, потом откинула крышку пианино, и сыграла на раздолбанных клавишах что-то сложное и классическое.
– Так и дурак сможет, – сплагиатничал левый, – что-то не схватывает, не заводит.
– Бендикс хреначит, – повернулась она к нам лицом.
Беда была одна, а меня два, и я не знал, как уладить этот вопрос. Мы подошли к ней одновременно и губами стали изучать ее всю. Она почему-то пахла полынью и была потрясающе горькая на вкус. Горечь – единственное, что осталось в этом мире. И это был вселенский, бесконечный кайф. А если вселенная бесконечна, то жизнь тоже должна быть бесконечна.
Утром я проснулся отдельно от тела. Тело за мной не успевало. Ни думать, ни двигаться. Я рассмотрел над собой бревенчатый потолок, вспомнил, что теперь живу в сарае, но забыл свое второе имя. Меня лизнула в нос собака и я вдруг припомнил, что пса зовут Рокки. Это было не похмелье, это было возрождение – без головной боли и сушняка.
Рядом лежала Беда. Она, похоже, давно не спала, или не спала совсем. Ее длинное голое тело мистически отливало в утреннем свете и я понял: она не драная ворона, она ведьма. И напитки у нее ведьмовские, и очки принимают прежнюю форму, даже если их пожует собака.
– Бизя, – сказала она, – твой сюжет дрянной. Он избит как твои ботинки. Единственное, что в нем интересно, это то, что ты сел в другой самолет. И улетел в другой город. Я займусь этим делом, Бизя.
– Что за манера называть всех как заблагорассудится? Чем ты займешься?
– Твоим делом. Раз у тебя самого не хватает духу им заняться.
– Не хватает духу? – Я подлетел с лежака. Штанов на мне, конечно же, не было. – Не хватает духу? Я рассказал тебе историю, бери ее и проваливай! Только не забывай, что это пьяный бред! – Она встала, натянула джинсы и рубашку. Я испугался, что она уйдет, но она крикнула: «Рокки, гулять!», накинула куртку и вышла.
Кажется, моя жизнь с ней стала регулярной, и она даже займется моим делом, раз у меня не хватает духа заняться им самому. «Король духов». Не хватает духа. Пусть подавится моим «делом». Пусть сломает себе зубы.
Она пришла из морозного утра, и очки ее сразу запотели. Она стала вытирать их полой моей рубашки, которую я только одел. Она вытирала их так, будто мы прожили душа в душу двадцать лет. Я потянул рубашку на себя.
– Скажи, почему мой сюжет дрянной?
Она включила старый электрический чайник, поставила на плитку разогревать собачью кашу, и неудобно села на пианино.
