Владислава бежит к следователю, клянется, что Владик был с ней и только с ней, она даже врет, что он у нее и часть ночи провел, но вранье слишком быстро раскрывается. Наконец к нашему Иванушке-дурачку случайно приходит одна из десяти посланных телеграмм – в деревне запила баба-почтарка, иначе и быть не могло, и всю ежедневную корреспонденцию, чтобы себя не утруждать, она вываливала в канаву. Наш герой глазам не верит, но у него как раз пошла в рост самая выдающаяся морковка, или свекла, или еще какой-то хрен. Он задерживается на день и приезжает к обеду – а процесс был утром.
– Так торопили? – не поверил Нартов.
– А чего было тянуть? Процесс получился образцово-показательный, полгорода сбежалось, во всех газетах хвалили и милицию, и прокуратуру. Вот тебе и морковка.
– Стало быть, начинаются приключения с совестью… – пробормотал Нартов.
– И еще какие! Он спер у приятеля пистолет, решил – убью себя! Но себя убивать страшно, он решил – убью насильников. Но от их вонючих трупов сыну легче не станет. Мать в лепешку разбивается, берет другого адвоката, подает апелляцию, а этот чудак ходит с пистолетом и ломает голову – кого бы убить. И тут он выясняет, что один из этих насильников – родной племянник некого… некого… Словом, этот некий в прокуратуре того города – царь, и бог, и воинский начальник. Он начинает подводить под свой замысел основу, а тут Владислава переводят в другую камеру и совсем в другое общество… Ты думаешь, я все это время оправдывал моего Иванушку-дурачка? Нет! Я хотел объяснить, что это за редкостный раздолбай!
– Но раз у него, как ты говорил, способность считывать, то почему он ее не пустил в ход? Считать кусочек будущего – в таком деле много значит! – лицо Нартова оживилось, он уже явственно представлял себе, как бы сам распорядился такой способностью.
Я же только вздохнула – Иванушка-дурачок, сидя в деревне, вглядывался в будущее свеклы и морковки, ему и в голову не приходило нацелить мыслительный аппарат в сторону своей городской квартиры…
– А потому, что он не понимал, как этой информацией распорядиться. Напоминаю – в лаборатории он считал себя центром мироздания и ничем, кроме науки, не интересовался. А вот когда сыну стало совсем плохо – он стал действовать. Я тебе говорил, что у него мощный посыл, – так он держал сына на плаву довольно долго, и не спал ночей, потому что именно ночью тому приходилось хуже всего… ну, ты понимаешь… А потом накопился недосып. Мой раздолбай понимал, что беда, и ничего не мог с собой поделать – уплывал… Ну и вот – Владислава больше нет. Покончил с собой. Единственный сын. В семнадцать лет.
Я невольно вздохнула.
– Насильники поступили так, как должны поступать насильники. Родители поступили так, как должны поступать родители, – Намтар говорил жестко, каждую мысль подчеркивая резким кивком. – А некий сотрудник городской прокуратуры, которой общество доверило осуществлять правосудие, поступил неправильно. Вся эта машинерия должна была споткнуться о него. Всегда, в каждом случае, есть человек, который должен был остановить несправедливость. Обычный живой человек – только облеченный властью останавливать. А этот еще и сдирижировал процессом! Мой герой мог попытаться застрелить его. Я отговорил. Я объяснил, что деяние и кара неравноценны…
– Что же ты выдумал? – спросил Нартов.
– Враг моего раздолбая тоже имел сына. И было бы справедливо, если бы и он лишился своего единственного ребенка, – убежденно заявил Намтар. – Я удержал его от зла и поставил на путь справедливости. А потом, когда я вел его этим путем, вмешался один… словом…
– Унес твоего Иванушку-дурачка в мешке, – помог Нартов.
– Гораздо хуже! Гораздо хуже! – внезапно возопил демон. – Мой герой уже совершил личный конкретный акт справедливости, использовав для этого свои возможности, но зрело иное, всеобъемлющее, истинное торжество справедливости! Вот чего меня лишили – а ведь это было мое дело, я вел его с самого начала, когда оно еще казалось мелким и незначительным!
– То есть, тебе не дали устроить торжество справедливости, и в этом ты видишь высшую несправедливость? – уточнил Нартов. – Хорошо. Давай разбираться. Я знаю об этом только с твоих слов – и про Иванушку-дурачка, и про морковку, и про сына, который не совершил никакого преступления. Можешь ты привести свидетелей, которые бы подтвердили: да, все было именно так, ты пришел на помощь раздолбаю, процесс действительно был отрежиссирован, и так далее.
– Но… – Намтар явственно растерялся. – Но каких тебе нужно свидетелей? Людей? Если тех, которые знают правду о Владиславе, – так они уже один раз солгали и теперь из осторожности будут держаться за свое вранье. Самого Иванушку-дурачка? Он для меня сейчас недосягаем.
– А кто-нибудь из ВАШИХ?
Намтар несколько отстранился от Нартова и поглядел на него с превеликим недоумением.
– А почему кто-то из НАШИХ должен знать про это дело? Мы должны решать В ОДИНОЧКУ. Мы несем полную ответственность за свое решение и свои поступки.
– То есть, свидетелей нет? Почему же я должен тебе верить?
– Если я пришел на Грань… Если я готов к тому, что ВАШИ проверят мою жалобу… – Намтар опустил голову.
– Ну так скажи, как звали этого твоего раздолбая! Где он живет! Мы проверим, и тогда…
– А гарантии?!.
Нартов вскочил.
– Сказка про белого бычка! Пошли отсюда!
Если бы он хотел сыграть максимальное возмущение – все равно бы лучше не получилось. Махнув рукой, он кинулся прочь от скамейки, я – за ним.
Но я обернулась.
Демон сидел понурившись. Он не глядел нам вслед – похоже, ему было слишком тошно.
Мы шли по узкой тропе, и высокие травы пахли почему-то свежими стружками. Нартов торопился. Он хотел поскорее убраться отсюда. При первом дуновении бензиново-дымного ветерка он стал искать рукой разрез – и нашел его. И даже занес ногу – но вспомнил, что даму пропускают первой.
Мы явились к бригаде и обнаружили за компьютером новоокрещенного Даниила. Белая вспышка показала, что безнадежные попытки продолжаются. Марчук стоял у него за спиной и, надо думать, давал ценные советы, а в дальнем углу Валевский учил Гошку играть в нарды.
– Ну, раскололся? – спросил Марчук.
– Скотина он, и ничего больше! – ответил Нартов. – Сказки рассказывает! Ни одного имени не назвал…
Он заткнулся и повернулся ко мне.
– Точно, – сказала я. – Имя было. И не одно. Раздолбайского сына зовут Владислав. А деревенского батюшку, с которым беседовал раздолбай, – Василием.
– Да, – согласился он. – Сейчас ты сядешь и будешь вспоминать все, что Намтар сказал про Иванушку- дурачка!
Даниил и Марчук переглянулись, а Гошка с Валевским отложили доску и подошли поближе. Я понала, что было написано на их лицах: ребята, в этом деле только Иванушки-дурачка недоставало! Причем лицо Леши Валевского изобразило интеллигентский скепсис, а лицо белобрысого Гошки…
– Мальчик! – воскликнула я.
Эти слегка вьющиеся волосы, падающие на лоб, и широко открытые веселые глаза, уже не Гошкины, вовсе не Гошкины, и резкие, выразительные черты лица… оно возникло там, где было Гошкино, отошло в сторону, снова совместилось с Гошкиным и исчезло…
– Какой еще мальчик? Владислав, что ли? – недовольно уточнил Нартов.
– Да нет же! В это дело замешался еще мальчик со способностями. Не такими сильными, как у Иванушки-дурачка! Помнишь?
– Разве это не Владислав?
– А разве он хоть раз сказал, что у Владислава были способности?
– Точно… – пробормотал Нартов. – А как мальчика звали?
– Ну, знаешь ли!
– Сукин сын! – с неподражаемой злобой ругнул Намтара Нартов. – Юлит, елозит! Сам же он все это заварил! Сам этого Владислава подставил! Сам процесс отрежиссировал!
