наши споры здесь.
– Ты упрекаешь меня в трусости, о Ильдерим? – я чуть не задохнулась от ярости. – Ты хочешь сказать, о шелудивый пес, что я собираюсь выйти под ночное небо ради того, чтобы джинния похитила меня и спасла этим мою жизнь?!
– Постой, о Хасан, не хватайся за мою саблю, здесь для настоящего поединка все равно мало места, – сказал Ильдерим. – И обменяемся наконец клинками. Твой для меня все-таки легковат. Давай лучше дождемся утра, и сразимся при дневном свете, когда джиннии не летают, и пусть поможет тебе Аллах, о дитя! Держи свою саблю и отдай мне мою.
Я протянула ему его саблю и хотела было взять свою, но он удержал ее.
– Откуда у сына кади клинок, достойный царей и царских детей? – спросил он.
– Этот клинок подарил мне брат, а он получил его от нашего отца, а где взял его отец, знает только Аллах великий, могучий, – ответила я, и это было чистейшей правдой. А говорить о том, что отец был царем и брат тоже был царем, я не стала, поскольку об этом он меня не спрашивал.
– Закрой глаза и засыпай, о Хасан, – сказал Ильдерим. – Завтра мне предстоят два сражения – с тобой и с аль-Мавасифом. И начну-ка я лучше с аль-Мавасифа, чтобы в случае моей смерти ты все-таки получил свой талисман, а в случае твоей смерти я, так и быть, отвезу его жене твоего покойного брата, чтобы он охранял рождение ребенка.
Мне захотелось попросить у него прощения за свои грубые слова, ведь он вел себя не как купец, а как благородный вельможа, средоточие доблести и достоинств. Но нас, царских дочерей, учат обычно наступать, а не отступать, настаивать на своем, а не просить прощения. Да и кто он такой, этот купец из басры, чтобы царская дочь унизилась перед ним? Словом, я не сумела побороть в себе царскую дочь, да и не слишком старалась. Ибо если в моих бедствиях у меня отнимется еще и гордость, что же мне тогда останется?
Наутро мы, позавтракав, стали разбираться с талисманом.
– Если вы, высокочтимые, думаете, что талисман можно положить за пазуху и унести, то вы ошибаетесь, – сказал аль-Мавасиф. – Его следует установить должным образом, и все необходимое для этого у меня есть. Более того, думая, что посланцы того мага дадут за талисман настоящую цену, я подготовил эти необходимые предметы и прочитал над ними заклинания, и окурил их благовониями, и начертил на них знаки. Но за каждый из этих четырех предметов придется заплатить особо, а без них сам талисман не имеет смысла.
Мы с Ильдеримом переглянулись, и в его взгляде я прочитала такие слова: «Не поручусь, что спутников для талисмана он не придумал только что, а уж заклинаний над ними и подавно не читано!»
Но вслух Ильдерим сказал, что мы хотели бы увидеть все вместе – и талисман, и то, что ему сопутствует.
Аль-Мавасиф провел нас в круглую комнату с единственным окном в куполе потолка, хранилище его свитков, таблиц и совершенно непонятных вещей. Там он достал мешочек из тонкой кожи и выложил из него на столик пять камней разной формы и цвета. На камнях были зарубки и знаки.
– И это – знаменитый талисман царицы Балкис? – недоверчиво спросил Ильдерим. – Поистине, я наберу тебе, о аль-Мавасиф, таких камушков на любой дороге, и это не будет стоить мне ни динара.
– Иди и собирай камушки, о Ильдерим, – миролюбиво сказал маг. – От того, что не стоит и динара, проку тоже будет в лучшем случае на два дирхема, о купец.
– Аллах тебе судья, о мудрец, – ответил на это Ильдерим. – И сколько же хочешь ты за эти камни, во всем подобные придорожным? Я надеюсь, ты уступишь их за сотню динаров?
Маг даже отшатнулся от него.
– Знаешь какова цена этого талисмана? – зловеще спросил он. – Я хочу за него сто невольниц белых и сто невольниц черных, и пусть цена каждой белой невольницы будет десять тысяч динаров, а цена каждой черной – пять тысяч динаров! И каждую невольницу должен сопровождать черный невольник, ценой в три тысячи динаров, и в ухе у невольника должна быть золотая серьга с жемчужиной, а цена каждой жемчужины должны быть пятнадцать тысяч динаров! И на каждой невольнице должно быть одежд и украшений не меньше чем на десять тысяч динаров! И еще мне нужно сто мешочков мускуса, и сто шкатулок с нардом, и другие благовония – по твоей щедрости, о купец!
– Ты помрешь, о аль-Мавасиф, не дождавшись покупателя, который приведет тебе этих невольниц и невольников с золотыми серьгами! – воскликнул Ильдерим. – Убавь, о мудрец!
– Для этого талисмана будет оскорбительно, если я продам его за малую цену, – сказал маг. – Впрочем, о Ильдерим, я могу немного уступить, но тогда вырастет цена за спутников талисмана. Как ты на это смотришь, о купец?
– Я преклоняюсь перед твоей мудростью, о мудрец! – отвечал на это Ильдерим, и в глазах у него вспыхнул огонек.
Огонек этот вспыхнул ранним утром, и горел он весь день без передышки, а окончательно это дело решилось около полуночи, и страшно было подумать, что оно могло затянуться еще на несколько минут.
– Когда вы, о покупатели талисмана принесете его в помещение, где он будет охранять младенца, то сперва вы составите камни определенным образом, а потом в северном углу помещения вы положите это зеркало…
Зеркало, что он достал, было времен царя Сулеймана, и только потому могло стоить немалых денег, но вот, кроме древности, других достоинств у него не было и отражать мое лицо оно по скверности характера вообще не пожелало.
– В южном углу пусть стоит этот флаг…
Пестрый флажок величиной с мою ладонь на длинном заостренном древке торчал из вазы. Маг вынул его и положил рядом с зеркалом.
– В восточном углу следует поставить шкатулку…
Шкатулке красная цена была два или три дирхема.
– А в восточном… Эй, Али, сын греха, принеси своего разноцветного господина!
Черный раб принес плетеную из тонких прутьев клетку. В ней сидел огромный попугай с хохлом и крючковатым клювом с мой кулак величиной.
– О р-р-распутники, согр-р-решившие вчер-р-ра с обезьяной! – приветствовало нас это бедствие из бедствий. – Ср-р-рам!
– И ты настаиваешь, о аль-Мавасиф, что этого сквернословца следует посадить в восточном углу комнаты? – осведомился Ильдерим. – Хорошим же вещам научит он младенца!
– Это неизбежно, – сурово заявил аль-Мавасиф. – В углах должны быть флаг, зеркало, шкатулка и попугай, причем над каждым из них я читал заклинания, и они обладают силой, и талисман без них – не больше чем кучка камней.
Попугай раскачался на своем кольце, подвешенном к потолку клетки, и уставился на меня левым глазом.
– Меж бедер-р-р твоих – пр-р-рестол халифата! – заорал он и подмигнул мне.
– Уж не вселился ли шайтан в твоего попугая, о аль-Мавасиф? – спросил Ильдерим. – Воистину, эта птица своей руганью разрушит все чары талисмана!
– В тебя самого вселился шайтан, о Ильдерим! – рассердился маг. – Этот попугай долгие годы прожил в гареме знатного вельможи, и я купил его за большие деньги!
– Вот там в него и вселился шайтан! – отрубил Ильдерим. – Не найдется ли у тебя, о мудрец, другого попугая, не столь образованного? Этот слишком много знает! Не так ли, о Хасан?
Я молча кивнула, поглядывая на попугая. Откровенно говоря, птица начала мне нравиться. Он выговаривал слова очень чисто и внятно, даже сохраняя человеческую интонацию.
– Меж бедер твоих вселился шайтан! – заорал мне прямо в лицо этот скверный попугай. Ильдерим расхохотался и накрыл клетку своим плащом.
– Вот перед вами весь талисман, о покупающие! – провозгласил маг. – Цену камней вы знаете. За зеркало я прошу у вас сотню динаров, за флаг – две сотни, шкатулку я ценю в четыре дирхема, и попугай обойдется вам в пятьсот динаров. Причем после того, как талисман сыграет свою роль, вы можете пользоваться и зеркалом, и шкатулкой по их прямому назначению. А попугая вы можете выгодно продать,
