шесть тысяч динаров и большой изумруд из пряжки моего тюрбана. Причем в стоимость талисмана вошла и моя сабля, которую оценили в четыре тысячи динаров, оставив на мое усмотрение – отдать магу саблю или же вручить динары.
– Где мы возьмем такие деньги, о несчастный? – прошептала я Ильдериму.
– Терпение, о Хасан! – хриплым голосом отвечал он. – Мы оставим ему коней, кольца и запястья, сосуд с водой из источника Мужчин, а сами спустимся отсюда и придем в город…
– Где нас ждут разъяренные обладатели оскверненных гаремов!
– …обратимся к моим знакомым купцам, возьмем у них в долг деньги, вернемся к аль-Мавасифу, выкупим наше имущество и твою саблю, о Хасан, и ты отправишься к вдове своего брата принимать роды, а я продам те из моих товаров, что еще остались в этом городе и последую за тобой, куда ты укажешь, и там ты вернешь мне свой долг. Видишь, как ловко я все рассчитал?
Он действительно ловко рассчитал, и мне самой вовеки бы не справиться со старым скупердяем аль- Мавасифом, но, увы, последнее слово на сей раз осталось за ним, а это было для меня нестерпимо.
– О Ильдерим, по-моему, мы из-за твоих расчетов запутаемся в долгах! – возразила я. – Подумай сам, мы будем должны аль-Мавасифу, ибо оставленные вещи – это не плата, а заклад. Мы будем должны купцам. Я буду должен тебе, о Ильдерим, и не прибавятся ли ко всему этому еще и новые долги?
– Разумеется, прибавятся! – согласился Ильдерим. – Я уже кое-что должен здешним купцам, и я округлю долг, но с частью его рассчитаюсь товарами, и займу еще денег, и куплю съестные припасы, и погружу их на корабли, и договорюсь с капитанами, что у них есть доля прибыли от этих товаров, и мы определим их долю и мою долю, и они отдадут мне мою долю перед тем, как выйти в море, и я рассчитаюсь с частью долга, а потом на оставшиеся деньги куплю здешних тканей по двадцать динаров за тюк, и достану из своей поклажи вышитые басрийские платки, и найму вышивальщиц, и они вышьют мне такие же платки, и я продам их и из полученных денег расплачусь с вышивальщицами, а тем временем вернутся корабли…
– Смилуйся, о Ильдерим! – воскликнула я. – Не объясняй мне этих дел, Аллах не дал мне достаточно рассудка, чтобы в них разобраться!
– И не пытайся, о Хасан, – сказал Ильдерим. – Тебе нужно понять одно – что завтра же ты с талисманом сядешь на корабль и отправишься туда, где живет вдова твоего брата, и устроишь там свои дела, а я приеду следом и мы рассчитаемся.
– Ты благороден благородством царей, о Ильдерим, – сказала я. – Я больше не буду вызывать тебя на поединки, ибо ты спасаешь мою жизнь и жизнь сына моего брата…
– Ты тоже спас мою жизнь, о Хасан, когда я похитил воду из источника Мужчин, – ответил Ильдерим. – А поединок между нами будет не раньше, чем ты вернешь мне долг. Ибо какой же я купец, если заколю в схватке своего должника? Да на меня все правоверные пальцами показывать станут!
– Хорошо, – ледяным от ярости голосом произнесла я. – Как только я верну тебе долг, мы отправимся на ристалище, но ты предварительно составишь завещание, ибо негоже, чтобы твои наследники делили эти деньги с помощью кади! Я не хочу, чтобы львиная доля этих денег осела в суде!
– Разумно, о Хасан! – похвалил меня Ильдерим. – Пожалуй, из тебя еще может получиться купец.
– Когда у меня вырастет длинная седая борода и моя сабля станет повелевать джиннами! – отрубила я, и на сей раз последнее слово воистину осталось за мной!
А потом мы взяли талисман, и зеркало, и шкатулку, и флаг, и клетку с попугаем, и пошли в то помещение, где уже один раз ночевали. Встать мы собирались очень рано, потому что должны были добираться до города пешком, и слава Аллаху великому, милосердному, что спутники талисмана были сравнительно невелики и их можно было нести без хлопот. Старый негодник аль-Мавасиф вполне мог подсунуть нам вместо попугая горного орла с человека ростом, а вместо шкатулки за два дирхема – сундук вроде того, в каком я скрылась от Азизы.
– Скряга, конечно, пожалел для нас ковров и подушек, – сказал, укладываясь, Ильдерим, – но хорошо хоть то, что мы можем утром уйти отсюда незаметно и не будить весь дом.
– И сквер-р-рное это обиталище! – сообщил попугай.
– Смотри-ка, Хасан! – развеселился Ильдерим. – Эта птица, оказывается, знакома с Кораном! На твоем месте я не стал бы ее потом никому продавать.
– С чего бы вдруг попугаю сравнивать обитель мага с геенной огненной? – поинтересовалась я. – Может, его тут морили голодом?
– Да, аль-Мавасиф вполне мог выгадать лишний грош на попугае, – заметил Ильдерим. – Немудрено, что бедная пташка вообразила себя в аду.
Я хотела было сказать, что незачем на ночь беседовать об аде, как бы шайтаны нас не подслушали и не наслали каких-нибудь скверных и мерзких снов. Но дело было сделано – ад пожаловал к нам самолично и не во сне, а наяву!
Шум, треск, свист и вой не дали мне сказать ни слова. По нашему помещению словно ветер пронесся.
– Ради Аллаха, что там происходит? – заорал Ильдерим.
Испугавшись, что дом вот-вот рухнет, мы выскочили наружу, очевидно, на задний двор, и увидели, что в ночном небе кружат, опускаясь, два ифрита, и несут они огромный сундук. Рожи у них были таковы, что я зажмурилась. И понявший причину моей окаменелости Ильдерим за руку втянул меня обратно.
– А маг еще говорил, что ни один джинн, марид или ифрит не может войти в этот дом! – воскликнула я.
Шум стал стихать. Ильдерим выглянул.
– Очевидно, так и есть, – сообщил он. – Эти отродья шайтана взлетели повыше в горы и сели на краю обрыва, болтая своими страшными косматыми лапами, о Хасан, но сундука с ними уже нет. Они оставили его здесь, а сидят на обрыве потому что чего-то ждут… Уж не принесли ли они в сундуке какого-либо гостя? Как ты полагаешь, о Хасан?
– Я полагаю, что ты прав, о Ильдерим, – сказала я, – и что ты скажешь о том, чтобы пойти и посмотреть, чем занят аль-Мавасиф? Сдается мне, что это было бы очень кстати.
– На голове и на глазах, о Хасан! – с удовольствием откликнулся Ильдерим, и я поняла, что на самом деле он никакой не купец, а один из тех удальцов, что нанимаются в охрану царей, и в жизни его волнует лишь опасность, и цену для него имеет лишь поединок с врагом, а купцом он просто зачем-то переде мной притворяется.
– Я проскользну в тот двор, где вы торговались, – сказала я, а ты обойди те помещения, где хранится вся колдовская утварь. Если маг и принимает гостя, то только там! И сразу же возвращаемся обратно.
– На голове и на глазах! – сказал Ильдерим и мы бесшумно разошлись.
Милостью Аллаха, повезло мне, а не ему. Во дворе я обнаружила аль-Мавасифа со светильником. Он помогал вылезть из сундука – и тут я схватилась за косяк, чтобы не упасть! – плешивому уроду, хуже пятнистой змеи, визирю аш-Шаббану.
Если бы моя сабля не пошла в уплату за талисман, я бы обнажила ее и снесла мерзавцу голову. Но сабли не было, и первый мой порыв не удался, а потом я подумала, что раз уж ифриты принесли сюда этого нечестивца, то нужно быть поосторожнее – как бы они за него не вступились.
И я притаилась за дверью.
– Привет, простор и уют тебе, о аш-Шаббан! – приветствовал маг визиря. – Я не ждал тебя этой ночью.
– Помнишь ли ты, о шейх, как я прилетел к тебе ровно месяц назад, и узнавал о каменном талисмане царицы Балкис, и ты сказал, что он у тебя есть, и назначил цену, и мы говорили о многих других вещах, а потом оказалось, что близится утро, и я вошел в сундук и меня унесли подвластные мне ифриты?
– Все это помню, о визирь! – сказал аль-Мавасиф. – И я рад видеть тебя в своем доме. Сейчас я кликну рабов, и они принесут еду и питье, и мы проведем изумительную ночь, подобную той, – в беседе о свойствах камней, перстней и иных талисманов…
– В другой раз, в другой раз, о аль-Мавасиф! – прервал его аш-Шаббан. – Я прибыл сообщить тебе, что мы приготовили сто белых невольниц и сто черных невольниц, и цена каждой невольницы – десять тысяч динаров, а цена каждой черной невольницы – пять тысяч динаров. И каждую из них сопровождает черный невольник ценой в три тысячи динаров, и в ухе у каждого невольника золотая серьга с жемчужиной, и цена каждой жемчужины – пятнадцать тысяч динаров. И под мышкой у каждого невольника – шкатулки с нардом,
