– Сократи свои речи, о Ильдерим! – сурово сказала я. – Превратности времен заставили меня надеть женское платье.
– А до этого превратности времен заставили тебя облачиться в мужской наряд? – спросил он.
– Ты ошибаешься, но теперь не время спорить, – ответила я. – Пойдем, и я расскажу тебе, что со мной случилось и каково мое положение. И если ты не найдешь пути к желаемому, то этого пути вовсе нет на свете!
– Пойдем, – согласился Ильдерим и огляделся. В переулке все еще не было ни души. И он опять положил руку мне на бедро.
Я хотела сказать ему, что он – бесноватый, не отличающий дня от ночи, сладкого от горького и женщины от мужчины. Но вместо этого я лишь взмолилась:
– Не здесь, ради Аллаха!
– Хорошо, – сказал он, положил свою ладонь мне на затылок, приблизил мое лицо, словно чашу, к своим губам, и я поняла, о чем думал поэт, когда сотворил такие бейты:
– Пусти меня, о Ильдерим! – прошептала я. – Пусти, или нас застанут здесь правоверные!
– Идем, – приказал он. – Я не знаю, как тебя зовут, но красота твоя совершенна, и в любви не будет тебе равных!
– Нет! – я даже отшатнулась от него. – Ради Аллаха, не веди меня никуда! У меня есть еще дело на этом базаре! Ты не знаешь, о Ильдерим, что мерзкий аш-Шаббан прибыл в Багдад, и он расставил своих соглядатаев у лавок ювелиров, и он выследил старуху, которая принесла мою половину запястья, которую я велела показать невольницам Харуна ар-Рашида, а она из корыстолюбия решила ее продать, и он взял у нее эту половину запястья, и теперь для него открыт путь к Зумруд, а она доверится только тому, кто покажет ей эту половину, и тогда…
– Я ничего не понял, – ответил Ильдерим, и тут я заметила, что иду за ним, а он ведет меня за руку. – Какое запястье? Почему у тебя только его половина? Откуда взялась старуха? Можешь ли ты рассказать об этом связно и подробно? Или вместе с женским платьем к тебе вернулась и женская бестолковость?
– Как только я верну себе саблю, о Ильдерим, – сказала я, – мы побеседуем о женской и мужской бестолковости! А теперь слушай меня внимательно, если только ты на это способен. При расставании я разломила свое запястье на две половины и одну дала Зумруд. Я думала, что это поможет нам найти друг друга, но моя половина оказалась в руках у гнусного аш-Шаббана, и теперь он может в любую минуту послать ее во дворец повелителя правоверных, и Зумруд увидит ее, и приложит к своей половине, и они сойдутся, и она сделает то, о чем ее попросит посланец – а ведь она будет считать его моим посланцем! И она погибнет, о Ильдерим! И все наши труды окажутся напрасны!
– Нигде не сказано, что именно сегодня аш-Шаббан пошлет кого-нибудь во дворец, – уверенно заявил Ильдерим.
– Я знаю это точно, как то, что сейчас – день, а после него наступит ночь! – воскликнула я. – Видишь ли, я побывала сегодня в гостях у аш-Шаббана.
– Как ты попала туда? – изумился Ильдерим.
– Он купил меня на невольничьем рынке за двадцать тысяч динаров! – гордо сказала я, потому что за такие деньги можно купить несколько красивых и образованных невольниц.
– Я бы не дал и сотни… – проворчал Ильдерим. – Надо быть бесноватым, чтобы за свои деньги покупать гремучую змею и землетрясение! Такая жена или невольница, как ты, для правоверного – бедствие из бедствий. Тебе место не в гареме, а в страже халифа, в отряде удальцов левой или правой стороны.
– Он не глупее тебя, о Ильдерим, и покупал меня не для своего гарема, – как можно спокойнее отвечала я. – И думается мне, что гарем ему уже ни к чему. Он купил меня для того, чтобы с моей помощью найти и уничтожить талисман. А что до отряда удальцов, то, клянусь Аллахом, это неплохая мысль! Если мне удастся благополучно выпутаться из этой истории, и спасти Зумруд с ребенком, и позаботиться об их будущем, я пойду к халифу, и поцелую землю между его рук, и открою перед ним лицо, и расскажу ему о своих похождениях, и он прикажет взять меня в свою охрану. И я буду выезжать вместе с удальцами правой или левой стороны перед халифом, и разгонять прохожих, и бить древком копья по спинам зазевавшихся купцов!
– Сократи свои речи, о женщина! – приказал Ильдерим.
– Это – все, что ты можешь мне возразить, о купец? – полюбопытствовала я. – Немного, клянусь Аллахом! Прибавь, о Ильдерим! Наши уши жаждут меда твоей мудрости!
– Да не помилует Аллах того, кто дает волю женщинам, – сказал на это Ильдерим. – А почему бы тебе не выпить водички из источника Мужчин? Раз уж в этом теле обитает душа бешеного бедуина, из тех, которые грабят караваны, то пусть уж и тело ей соответствует!
И он отцепил от пояса ту самую чернильницу.
– Если я выпью воды и стану мужчиной, – ответила я, – то ты будешь ссориться и мириться со мной без ущерба для своего достоинства. Но я не стану мужчиной, и ты будешь постоянно терпеть поражение в споре с женщиной, о Ильдерим! Одно дело – когда последнее слово остается за мальчиком Хасаном, а другое – за девушкой по имени Бади-аль-Джемаль, не так ли, о Ильдерим? Возьми прочь свою чернильницу! Я не доставлю тебе такого удовольствия!
Дальше мы шли молча.
– Куда ты ведешь меня, о Ильдерим? – наконец спросила я.
– Я хотел отвести тебя в тот хан, где остановился, – сказал он. – Но теперь сам не знаю, что с тобой делать!
– Ничего со мной не надо делать! – гордо отстранилась я. – Вот кошелек, его содержимое – двадцать тысяч динаров. Эти деньги заплатил за меня аш-Шаббан. Возьми из них, сколько я тебе должна, а хочешь – возьми все. И мы будем в расчете, о Ильдерим. И ты пустишь эти деньги в оборот, и удвоишь их, и утроишь, а я займусь своими делами. Мне ведь нужно попасть во дворец халифа, и найти Зумруд, пока к ней никого не прислал с половинкой запястья скверный аш-Шаббан, и устроить так, чтобы во время родов рядом с ней был талисман.
– Ты все время твердишь о какой-то половине запястья, о Бади-аль-Джемаль, – остановил меня Ильдерим. – Что это за удивительное запястье? Как оно выглядит?
– Как переплетенные серебряные листья, и между ними вделаны большие камни, и еще…
– Так это над этим запястьем потешается весь багдадский базар? – перебил меня Ильдерим. – Идем скорее, пока народ не разошелся! Ты увидишь поразительное зрелище!
И он снова взял меня за руку, и поправил на мне Изар, чтобы никто не видел моего лица, и повел меня обратно на рынок.
Оказалось, что возле лавок бедных ювелиров, к которым я и близко не подходила, потому что знала толк в драгоценностях, собралась небольшая толпа. Она веселилась. Хохот был слышен издалека. Ильдерим врезался в эту толпу и потащил меня следом. Таким образом мы пробились в середину и увидели маленького черного раба, одетого как наследник самого халифа. В руке этот раб держал мою половинку запястья!
– Прибавьте, во имя Аллаха! – требовал мальчишка. – Прибавьте, о знающие! Если бы это запястье было целым, цена его дошла бы до тридцати тысяч динаров! Половину я уступлю за десять тысяч динаров, о правоверные!
– Убавь, о продавец! – отвечал ему всхлипывающий от смеха голос. – Я куплю у тебя эту безделушку за девять тысяч динаров!
– Я не убавлю и буду ждать того, кто знает толк в подобных вещах! – строптиво отвечал продавец. – А вы, о купцы, о прохожие, расскажите повсюду, что на багдадском базаре продается запястье такой неслыханной красоты, что половина его стоит десять тысяч динаров!
– Непременно расскажем! – пообещала ему толпа. – Но ты простоишь тут до Судного дня и не дождешься бесноватого, который купил бы у тебя твой обломок за такую цену! И ты явишься с этой вещью пред ликом Аллаха великого!
– Мальчишка, похоже, евнух из гарема какого-то вельможи, – шепнул мне Ильдерим. – И он уже несколько раз приходил сюда. Как только Аллах уберег его от аш-Шаббана?
