– Аш-Шаббан узнал о существовании запястья лишь несколько дней назад, когда я отдала его лживой старухе, чтобы снести в гарем халифа, а она понесла его продавать! – отвечала я.
– Если мальчишка из евнухов халифа… – пробормотал Ильдерим. – Погоди, о Бади-аль-Джемаль, этот мальчишка ради нас горы сдвинет с места!
Он дернул маленького евнуха за полу его разноцветного кафтана.
– Ступай-ка ты к воротам медресе, – негромко сказал он, – и подожди меня там. Я найду покупателя на твой товар.
И сразу же выскользнул из толпы, таща меня за собой.
У ворот медресе мы немного подождали, и вот мальчишка явился, запыхавшись.
– Пойдем куда-нибудь, о господин, – сказал он Ильдериму. – Здесь не место сличать половины.
– У меня нет второй половины, – ответил ему Ильдерим, – и я должен предупредить тебя, о мальчик, что она в руках у плохого человека. И если кто-то покажет тебе вторую половину, беги от него без оглядки, иначе он погубит ту, что дала тебе этот обломок.
– Почему я должен верить тебе, о господин? – беспокойно спросил мальчишка. – Мне приказано дождаться человека, который приложит к этому запястью вторую половину. Больше мне ничего не приказано!
– Как зовут твою госпожу? – и Ильдерим повернулся ко мне. – О Бади-аль-Джемаль, сейчас ты расскажешь все, что знаешь о той женщине, чтобы мальчик тебе поверил.
– Мою госпожу зовут…
– Зумруд, – сказала я.
– Верно, ее зовут Зумруд, – согласился мальчишка. – Но во дворце повелителя правоверных не меньше сотни невольниц с таким именем! Что ты еще скажешь о ней, о госпожа?
– Она моего роста, – подумав ответила я. – У нее белые руки, и лицо, как луна в ночь полнолуния, и черные волосы, и зубы как жемчуг…
– Избавь нас от этого, о госпожа – перебил меня мальчишка с таким комичным высокомерием, что Ильдерим фыркнул. – Придворные поэты надоели нам с этими славословиями, неужели и на базаре не будет от них спасения?!
– Ну, Бади-аль-Джемаль, вспоминай! – приказал Ильдерим. – Неужели больше нет приметы?
– Она ждет рождения ребенка… – немного смутившись, сказала я. – И ждать осталось совсем немного.
– Да, это так, – согласился маленький хитрец. – Но не думаешь ли ты госпожа, что из всех женщин по имени Зумруд, она – единственная, которой это угрожает?
– Да не помилует тебя Аллах! – не выдержала я и замахнулась. Ильдерим удержал мою руку.
– Мальчик прав, – сказал он. – Дело слишком серьезно. Он прекрасно знает, чем рискует Зумруд. И он не знает, кто мы с тобой. Вспоминай, о Бади-аль-Джемаль! Наверняка есть хоть одна важная примета! Во имя Аллаха!
– Она хорошо играет в шахматы… – безнадежно добавила я.
– Слава Аллаху, великому, мудрому! – провозгласил мальчишка. – Воистину, она настолько хорошо играет в шахматы, что Ситт-Зубейда за это приблизила ее к себе, и оказывает ей уважение, и не желает ее продавать ни за какие деньги!
– Еще бы! – не выдержала я. – Если вспомнить, что свое нынешнее положение она, если вдуматься, выиграла в шахматы!… Впрочем, погоди, о мальчик. Разве Зумруд кто-то хочет купить?
– Да, о госпожа, – сказал он. – Один купец прибыл из дальних стран, и явился к Ситт-Зубейде с подарками, и ей понравились некоторые редкости и диковинки, но он примет за них в уплату только Зумруд. И он нагромоздил ложь на обманы, доказывая, что Зумруд – его племянница, и что она отравила его сына, за которым была замужем, и убежала, и была похищена разбойниками, и продана купцам… А все это не так! И Ситт-Зубейда то верит купцу, который, как он говорит, пришел в Багдад по следам Зумруд, а то не верит. Но продавать ее все же не хочет, потому что только с ней она может играть в шахматы по-настоящему.
– А тот купец – плешивый урод, хромой и подобный пятнистой змее? – спросила я. – Не так ли, о мальчик?
– Именно так, о госпожа, – ответил он.
– Слава Аллаху, все разъяснилось, – сказал Ильдерим. – Теперь, о мальчик, скажи нам, как тебя зовут, и мы все вместе придумаем, как быть.
– Зовут меня Ахмед, – приосанившись, ответил мальчишка. – Я евнух их евнухов повелителя правоверных. И я служу госпоже Ситт-Зубейде, а она приказала мне быть при госпоже Зумруд. Вот таковы мои обстоятельства.
Ильдерим запустил руку под тюрбан и почесал в затылке.
– Ты нравишься нам, о Ахмед, – сказал он. – И хотя ты еще не оказал нам никакой услуги, мы хотим сделать тебе подарок, равного которому ты не получал за всю свою жизнь.
Он снял с пояса чернильницу.
– Хватит ли ее содержимого? – спросила я.
– Хватит на троих по меньшей мере, – и Ильдерим встряхнул чернильницу. – О Ахмед, сделай отсюда маленький глоток и ничего не бойся. Но не пей слишком много, иначе то, что тебе достанется, будет мешать тебе ходить!
– А это не отрава, о господин? – насторожился мальчишка. – Выпей сперва сам, ради Аллаха!
– Как ты считаешь, о Бади-аль-Джемаль? – повернулся ко мне Ильдерим. – Если ты не возражаешь, я отхлебну малость?
– При чем тут мои возражения? – удивилась я.
– Но ведь тебе придется после этого иметь со мной дело, – безмятежно объяснил он. – Я не хочу, чтобы ты бегала от меня по комнатам, а я гонялся за тобой наподобие возбужденного ишака! Если ты не возражаешь, я попробую этой водички. Но если ты хочешь обладать мною в моем природном виде, то я воздержусь.
– Пусть Марджана тобой обладает! – рассвирепела я. – И в любом виде! Вот за ней гоняйся, как ишак, или верблюд, или как косматый ифрит! А я поберегу себя для кого-нибудь более разумного!
– Таковы женщины, о Ахмед! – обратился Ильдерим к мальчишке. – Я на все ради нее готов, а она сравнивает меня с косматым ифритом. Выпей и не бойся. Но всего один глоток.
Ахмед набрался храбрости и отхлебнул.
Несколько секунд он стоял, как ошалелый. Затем вдруг отвернулся от нас к стене старого медресе, торопливо распуская застежки своей одежды. И, наконец, издал вопль восторга и торжества.
– О господин, о госпожа! – воскликнул он, повернувшись к нам. – Я буду служить вам всю жизнь как раб! Я тысячу раз умру ради вас, я буду сопровождать вас, куда бы вы ни направились, ради вас я вступлю в схватку с джиннами и маридами!
– Все это ты когда-нибудь сделаешь, – мирно заметил Ильдерим. – А пока запахни одежду, о Ахмед, и не смущай госпожу, ибо этого она еще никогда не видела.
Если бы на поясе у меня висела сабля, то в Басре стало бы одним купцом меньше. Но сабля осталась в хане. Это и спасло жизнь Ильдериму.
Что же касается того, на что намекал Ильдерим, то, живя в пещерах среди одичавших воинов, трудно уберечь свой взор от всякой дряни. Объяснять это Ильдериму посреди улицы я не хотела, и потому решила выбрать подходящий момент, чтобы вывалить на его бедную голову решительно все свои похождения, которые начались, когда меня, шестилетнюю, ночью в спешке и суматохе вынесли из отцовского дворца.
Но сейчас время для откровенностей еще не настало. И кто знает – если Ильдерим поймет, что все это время ссорился и мирился с царевной из древнего рода, дочерью царей и сестрой царя, не изменит ли он своего отношения ко мне? Прибавить к его речам капельку почтения, конечно, не помешало бы, но свести все наши дела к одному почтению я тоже не хотела.
Ахмед запахнул одежду и уставился на Ильдерима взором, полным обожания.
– Приказывай, о господин! – потребовал он. – Должен ли я вывести к тебе нашу невольницу Зумруд, или ты хочешь, чтобы я провел тебя в гарем повелителя правоверных, или есть еще и третий способ встречи для вас?
