– Ну так что ж, что негодяи?
– Они же заразу по домам и развозят!
Пока перепуганный Никодимка объяснял Левушки на свой лад пути распространения чумы, Архаров догнал фуру и забежал вперед.
– Стой, молодец! – велел он мортусу, что правил парой лошадей. – Поворачивай! Там для вас груз имеется.
– Много ли тел? – осведомился мортус.
– Не тела, а покамест еще живые. Плачу полтину – грузите мне их на фуру и живым духом – в Данилов монастырь, к доктору Самойловичу.
– Такого не бывало, чтобы мы живых возили, – сказал мортус.
– Не бывало – стало, будет.
Архаров знал – когда говоришь с низшими по званию, главное – непререкаемая уверенность, чтобы они, низшие, Боже упаси, не принялись сами соображать, что к чему.
Те двое, что сидели с крюками на краю, перешепнулись.
– Ты, барин, что ли, к нам в гости приходил? – спросил Архарова гнусавый голос. Очевидно, там, под дегтярным колпаком, находилось лицо с изуродованными ноздрями.
– Я приходил.
Мортус соскочил, и тут стало видно, какого он огромного роста.
– На кой те Федька сдался? – прямо спросил он.
– Твой Федька поджигателей видел, что Головинский дворец спалили, – честно отвечал Архаров.
– Хочешь, чтоб он, маз, их тебе, ховряку, выдал?
Мортус, вооруженный крюком, надвигался на него весьма грозно. Архаров прикинул – коли позволить ему нанести какой ни на есть удар, то главное – увернуться, тут же – вперед, и бить что есть силы под ложечку, потому что при дегтярном колпаке удар сверху вниз по лицу или в ухо, в иных обстоятельствах весьма действенный, может оказаться лишь скользящим.
Поэтому Архаров остался стоять, позволяя противнику до поры вести свою игру – и тем заодно вселяя в его забубенную душу тревожное удивление.
– Да что уж теперь выдавать, дворец-то – одни угольки, – отвечал он мортусу. – А коли бы мы их вовремя поймали – люди остались бы живы. Вот это самое я ему и хотел сказать.
– И чтобы выдал? – мортус пытался найти в архаровском визите понятный ему смысл.
– Да что толку? Тогда выдавать надо было – как они в кустах шныряли.
– Так для чего приходил-то?
– В глаза поглядеть.
Так оно и было. Архаров именно таким способом добывал правду – конечно, в тех случаях, когда лицо не пряталось под дегтярным колпаком, и с глазами вместе.
Очевидно, здоровенный мортус тоже на правду чутье имел.
– Нет у нас глаз. Хошь – на колпаки гляди.
То есть, в цель явления Архарова на чумном бастионе он поверил – а это было уже маленькой победой.
– Какого кляпа ты, Ваня, с талыгаем лавизишся? – спросил возница. – Садись, да и поухряли.
Мортус на миг замер в раздумии – и Архаров отметил вторую маленькую победу. Этот здоровенный детина и сам не понимал, что хочет остаться для кратковременной беседы – в иное время невообразимой беседы клейменого колодника с гвардейским офицером.
– Ну и катись к гребеням мохнатым, – отступая, беззлобно сказал ему Архаров. – Там девки молоденькие, только-только заразу подцепили, а через такого дурака помрут.
– Девки, говоришь? – судя по голосу, Архаров немало удивил и даже несколько развеселил мортуса Ваню.
– Девки и сводня.
– Что ж ты о них, талыгайко, так заврюжился? Аль недогреб?
Мортусы засмеялись. Все трое.
– А коли и так? – спросил Архаров. – Этого дела много не бывает. А то сам не знаешь.
– Ну, талыгай, распотешил! – воскликнул гнусавый Ваня. – Что, детинушки, выручим клевых карюк? Что, Яман? Подвинься-ка, Михейка…
И, прыгнув на борт фуры, загорланил, да так, что Архарова передернуло:
Архаров понимал, что диковинное наречие выстроено на русский лад, однако ни единого слова разобрать не мог, разве что «ой».
– Где девки-то? – буркнул возница, прозванный Яманом.
– Заворачивай.
Увидев Архарова, шагающего рядом с фурой, Никодимка отбежал в сторону.
– Вот на этом дворе, – сказал Архаров. – Бей крюком в ворота, чтоб услыхали.
– А ты, талыгай, отойди, – велел возница. – Мы тут разворачиваться будем, так чтоб тебя не задеть.
– Николаша! – воскликнул Левушка. – Берегись!
– Отойди и не мешайся, – велел ему Архаров, выполняя приказ возницы.
Мортус Ваня ударил крюком в ворота – рядом с крестом, который начал было вырисовывать Никодимка.
Девки отозвались не сразу – и Архаров долго кричал им через забор, чтобы скорей собирались.
Когда они отворили ворота и стали выходить, он все же отошел подальше.
Малашка еле держалась на ногах – Марфа и Дунька, сами уже слабые и жалкие, вели ее под руки. За ними брела Парашка с наспех собранным узлом.
– Ой, знобит-то как, ой, знобит, – твердила Малашка. – Ой, шубку мою дайте, люди добрые…
– Не суйся, сами на фуру залезут, – остерег Архарова гнусавый Ваня. Архаров и не собирался – он внимательно следил за Левушкой.
Тот сперва, увидев девок и Марфу, окаменел. Желание кинуться на помощь к красавице Парашке могло оказаться сильнее рассудка – и Архаров был даже к тому готов, что придется останавливать приятеля силой, пусть даже добрым ударом.
Он уследил тот миг, когда Левушку сорвало-таки с места, и успел принять его в охапку.
– Архаров, пусти! – заорал Левушка.
– Через мой труп, – невозмутимо отвечал Архаров.
– Пусти! Пусти, черт! Мы будем драться! – имея в виду поединок на шпагах, восклицал Левушка.
– Вот фура отойдет – и подеремся. Тебе, Тучков, жить надоело? Девок и без нас к Самойловичу отвезут.
Тут очень кстати заголосил и запричитал Никодимка.
– Ох, матушка моя Марфа Ивановна, да на кого ты меня, сирого да болезного, покидаешь?! Ох, да гряньте, ветры буйные, над моею пропащею головушкой!..
Марфа повернулась к нему, ее явственно покачнуло, она ухватилась за край фуры.
– Ой, матушка, голубушка моя, да как же я без тебя-то, Марфушка, коли ты помрешь-то, а я-то, горький сиротинушка!.. – выкликал Никодимка, оставаясь, впрочем, на немалом расстоянии от фуры.
Марфа подняла затуманенную голову.
– Пошел к монаху на хрен! – тихо, но очень внятно приказала она дармоеду.
Взобравшись на фуру, она тут же повалилась рядом с мертвыми телами, укрытыми дерюгой.
Убедившись, что девки со сводней лежат и сбежать не пытаются, Архаров подошел к мортусу Ване и протянул обещанную полтину.
– Клюжай сюда, – мортус показал на борт фуры.
Архаров ухо имел чуткое – мортус приказал несколько свысока.
– Руку подставляй, – сказал ему Архаров и вжал монету в протянутую ладонь.
– Не отмоешься.
