Постояв и ни слова не сказав Господу, Архаров вышел из храма. Он безмолвно доверил свои слова кнутобойце, подвальному жителю, человеку, не носившему в себе более ни прошлого, ни будущего, ни ответа за свою судьбу – ответ взял на себя той чумной осенью Архаров. Вот и настала пора получать тот хлеб, что был отпущен по водам.
У Лубянки его ждал конюх Григорий, держа в поводу оседланную рыжую кобылку с древнегреческим именем Фетида. Архаров выбирал ее под себя – не слишком высокую в холке, с длинной сильной спиной, с чуть расходящимися передними ногами, что обещало быструю езду. Сев в седло, он послал кобылку рысью и довольно скоро, выехав к Охотному ряду, миновал Кремль и оказался на Знаменке.
Там он никого не искал – был уверен, что свои тут же заметят. Так и вышло.
Словно бы конный монумент, торчал Архаров на своей рыженькой кобылке посреди Знаменки, неподалеку от дома графа Романа Воронцова, где был устроен театр. К нему подбегали, докладывали, убегали, и от этой суеты архаровцев на улице стало как-то подозрительно пусто, одни лишь экипажи да телеги проезжали.
Наконец нашли бабу, которая божилась, что невысокая девка, одетая на французский лад и белом чепце, стремглав неслась в сторону Каменного моста, хотя за ней никто, кажись и не гнался. Поиски перенесли ближе к мосту, а там объявились те добросердечные кумушки, которые даже подсобили усадить «французенку» в карету к никому не известным дамам.
– Какие еще дамы? Что он, умом, что ли, тронулся? – спросил Архаров свое взъерошенное и ошалевшее от столь стремительного поиска воинство.
Никто ничего не понимал. За кем гнался Саша, почему согласился, чтобы его усадили в карету – осталось покрыто мраком. И чья карета – тем более.
Описать ее кумушки никак не могли. Вспомнили они лишь, что небольшая, лазоревая с золочеными резными накладками на самый модный манер, и на дверцах голые младенцы намалеваны.
– Теперь все московские петиметры и щеголихи в таких разъезжают, с амурами, и сами там в них амурятся, – сказал Тимофей. – Иной раз катит карета, а из нее такое доносится!
– Кто у нас коренной москвич? Ты, Костемаров? – спросил с высоты седла Архаров.
– Я, ваша милость.
– Куда могла дальше покатить та карета?
Демка пожал плечами и стал объяснять, что Замоскворечье велико, но ничего там как будто нет подходящего – владельцы дорогих и модных карет селятся совсем в других частях Москвы.
Архаров послал на розыски Демку с Макаркой, остальным велел продолжать наблюдение за гореловским особняком. Сам же вернулся на Лубянку. До вечера след кареты мелькнул в Кадашах, а далее она как сквозь землю провалилась.
– Ночевать здесь будем? – полюбопытствовал Левушка, когда Архаров засиделся в кабинете. – Сенька с каретой который час ждет.
– Нет, домой поедем, – буркнул тот.
Они вышли на Мясницкую. Был теплый летний вечер. Архаров вдохнул полной грудью и яростно, уже не боясь повредить Никодимкины труды, поскреб в затылке.
– Черт бы их всех побрал… Садись, Тучков. Французов мне тут еще недоставало…
Когда архаровская карета подъехала к особняку на Пречистенке, Сенька почему-то не стал въезжать в курдоннер, а вступил с кем-то в переговоры. Левушка выглянул в окошко, чтобы понять причину, и вдруг распахнул дверцу.
– Николаша, кажись, по твою душу!
– Мать честная, Богородица лесная! Это что еще за катафалк?! – спросил потрясенный до глубины этой самой души Архаров.
Он увидел карету, но какую карету! Старинный дормез, еще тех времен дормез, когда каретные мастера не выучились делать хорошие рессоры! В длину эта колымага была, коли считать от облучка до запяток, саженей четырех, не меньше. Кузов же – целое жилище. И впрямь, в таких каретах можно было, путешествуя целым обществом, и спать, и готовить пищу, и в коммерческие игры играть.
Великолепие этой кареты, расписанной красивыми гирляндами невероятных роз, усугублялось сопровождавшим ее народом. Это и точно был целый народ – кучер, с ним кто-то в епанче, сидевший на облучке, лакеи, ждущие приказа вскочить на запятки, форейтор, а также два парня верхом, очевидно, гайдуки. Все они укрывались от дождя, как умели, кто – рогожей, кто – епанчой.
– Ваше сиятельство, не погубите! – с таким криком бросился к Архарову незнакомец в епанче. – Барыня Марья Семеновна за вами карету прислала! Садитесь скорее, она вас с обеда к себе ждет!
– Княжна Шестунова, – вполголоса объяснил Левушка. – Это, Николаша, по-московски, сперва нос задрать, потом за тобой кареты по всему городу рассылать. Терпи!
– Дурь несусветная, – тихо заявил ему Архаров, имея в виду, что уж до Воздвиженки он и на своих лошадях прекрасно доберется.
– Полезай в колымагу, – шепотом велел Левушка. – Думаешь, они твой чин уважают? Они уважать будут, когда ты из себя вельможу корчить начнешь.
Архаров подумал – и, перебежав от кареты к карете, еще должен был ждать под дождем, пока лакеи откроют ему дверцу. В последний миг туда вскочил и Левушка.
– Одному негоже, буду твоим секретарем, – объявил он. – Этих старых дур иначе не проймешь.
– Может, прикажешь все Рязанское подворье посадить на-конь для сопровождения? – спросил недовольный Архаров, но выпихивать друга из кареты не стал.
Ехать было недалеко – тут же, по Пречистенке, потом по Волхонке, по Моховой, и сразу налево.
Старая княжна Шестунова ждала его не в спальне с приживалками, а в гостиной, полностью одетая и нарумяненная. Было на ней темно-коричневое платье, отделанное красным, с темно-зелеными бантами спереди, на шее – красная кружевная горжеточка, по ней пущен ряд крупных жемчужин, справа на груди большая шелковая роза с листьями, в просто причесанных волосах, на самой макушке, – другая, и закрытый веер в руке. То есть, княжна решила щеголять не старческими хворями, как выпало на долю Левушке, а, напротив, всем, что уцелело от молодости. Левушка хотел было шепнуть Архарову, что этак ему большую честь оказывают, да воздержался.
Разумеется, при княжне находилась и компаньонка – та самая худая женщина в старомодном чепце, знающая назубок, кто с кем в родстве и свойстве. Очевидно, за это ее и держали, как живое московское родословие.
Более никого в гостиной не обнаружилось – даже мосек выс тавили вон.
– Сударыни, – сказал Архаров. – Чему обязан?
Хотя прекрасно он знал, чему обязан! Со сведениями, сообщенными Левушке в шестуновском доме, можно было Варвару век искать – и не найти. Хорошо хоть, Федька не растерялся, исхитрился расспросить дворню.
И тут он шарахнулся от неожиданного крика.
– Батюшка, голубчик! – старая княжна готова была рухнуть на колени. – Сыщи мне ее, ведь помрет без меня!
– Кто, воспитаннице ваша? С чего бы ей помирать? – удивился, чуть опомнившись, Архаров.
– Грудка у нее больная, травками и декохтами отпаиваем! Полон дом травознаек назвала, чего только не пробовали! Доктора у нас живмя живут! Такая погода ей – смерть!
– Что же вы, сударыня, раньше молчали да моих подчиненных крыли всякими словами почем зря? – строго спросил Архаров, имея в виду ее беседу с князем Волконским.
– Так как же не крыть, все Москва кроет! Архаровцы же! – без малейшего стеснения выпалила огорченная княжна.
Обер-полицмейстер вздохнул – по милости князя Орлова досталось ему весьма беспокойное и бестолковое хозяйство…
– Садитесь, сударыня, и теперь уж выкладывайте все как есть. – сказал он. – Господин Тучков, приготовьтесь писать.
– Как вашей милости угодно, – подобострастно отвечал проказник Левушка. – Благоволите, сударыня, приказать, чтобы принесли перо, чернильницу и бумагу.
– Татьяна Андреевна, вели, да поскорее, матушка, что ты, как сонная муха!
