– Ничего, разберешься со старой дурой – поедешь ко мне отсыпаться. Больше-то послать некого – с моими орлами она и разговаривать не станет.
Левушка недовольно посопел, забрал письмо и вышел из кабинета.
– А ты побудь-ка тут! – велел Архаров шестуновскому лакею. Он не хотел, чтобы старую княжну предупредили о явлении Левушки. Четверть часа спустя он велел лакею убираться.
К середине дня, так уж вышло, в архаровский кабинет набилось довольно много народу. Абросимов ждал, пока Архаров просмотрит фонарные счета, одновременно Устин вслух читал присланные Шварцем снизу бумаги, и тут же обретался в углу Демка, занятый рисованием. Ему помогал еще один архаровец, Сергей Ушаков, тоже москвич, Макарка стоял у дверей в ожидании приказаний, а Клаварош торчал у окна просто так.
Распахнулась дверь, влетел взволнованный Левушка.
– Дело неладно! – выкрикнул он. – Я ей письмо, а она – шмяк! Я думал, Богу душу отдаст! Насилу отходили!
– То же самое, Тучков, только вразумительно, – попросил Архаров, даже очень миролюбиво попросил, подчиненные за таковой доклад могли сподобиться затрещины.
– Приезжаю, велю о себе доложить, – сказал Левушка, понемногу приходя в себя. – Она, сказывают, никого не принимает. Тут уж я… в общем, прошел к ней.
– Ага, – одобрительно молвил Архаров. – Гляжу, становишься архаровцем.
– Бабы эти в меня вцепились, еле вывернулся. Подхожу, письмо показываю. Сударыня, говорю, нужны подробности. Какая такая родня, кто привез известие, и было ли письмо от самой госпожи Пуховой, или же просто кому-то показалось, будто он ее на Невском в проезжающей мимо карете видел. Она смотрит на меня, краснеет, бледнеет и падать начинает. Я ее подхватил. Сударыня говорю, оставьте дурачества, говорите дело! Она – ни слова. Тут приживалки вой подняли, моськи залаяли. Гляжу – а ведь доподлинно всех чувств лишилась! Сколько живу – впервые такое вижу!
Из чего человек светский мог бы сделать вывод, что нередко прелестницы потчевали любезного поручика Тучкова мнимыми обмороками, дабы сподвигнуть его на амурную отвагу.
– Дальше что предпринял?
– А что тут предпримешь? Сбежал… Жаль, тебя не было – ты бы и по бесчувственному лицу правду прочитал!
– Мне для того там быть не обязательно, – возразил Архаров. – И так видно, что девка в беду попала. Может, и на свете ее больше нет, а старая дура изворачивается. А как поймали на вранье – так и перепугалась до полусмерти.
– К вашей милости дама, – сказал, заглянув, Тимофей.
– Пусть ее Абросимов примет, – отвечал Архаров. – Как я его отпущу.
Дамы хотя и не часто, однако бывали на Лубянке. Главным образом с жалобами: у которой дворовая девка проворовалась, у которой драгоценности непонятно кто унес. Им помогали назвать действительно относящиеся к делу подробности, писали «явочную» и отпускали их с миром.
Абросимов, из тех полицейских служащих, кто пережил в Москве чуму и за кого поручился Шварц, был немолод и наловчился составлять такие «явочные» весьма толково и связно. Тимофей вышел, и стоило Архарову сказать еще два слова Левушке о его вторжении в шестуновский дом, дабы вернуть его на грешную землю, появился опять.
– Ваша милость, она вас домогается. Настырная кубасья.
Архаров тихо фыркнул – коли пущено в ход байковское наречие, стало быть, архаровцы сильно недовольны.
– Проси, – буркнул он и изготовился к краткой беседе. То есть, напустил на лицо суровость и встал, чтобы выглядеть повнушительнее.
Тимофей отступил, пропуская в кабинет женщину, судя по стремительной походке – молодую. Тут же стоявший у дверей Макарка потянул носом и поморщился, Клаварош изумленно округлил глаза, а Левушка на полуслове онемел.
Благоухая парижским ароматом, в кабинет Архарова ворвалась дама лет двадцати трех на вид, одетая в темное, даже не определить словами, какого цвета были ее юбки и накидка. Она не смотрели по сторонам из-под легкого шелкового капюшона, ни даже прямо перед собой, а почему-то в пол. Быстро пройдя, чуть ли не пролетев через кабинет, она чудом остановилась у стола.
Из-под накидки появилась рука, сжимавшая собранную сверху в складки ткань небольшого мешка. Мешок был опущен на архаровский стол, прямо на важные бумаги.
Дама, не поднимая глаз, повернулась и быстрым шагом устремилась в еще открытую дверь. Тимофей только успел шарахнуться – и ее уже не стало.
– Держите ее! – закричал Левушка, когда уже было поздно останавливать.
– Стоять! – тут же раздался голос Архарова.
– Но это же Тереза Виллье!
– Ну и что? – Архаров помолчал и в такой тишине, какая в его кабинете стояла крайне редко, произнес: – Мы знаем, где ее искать.
– Это… – Левушка протянул руку к мешку, но продолжать не стал.
– Сдается, да. Погляди, Тучков.
Левушка развязал мешок, накренил его, и на стол выкатилось несколько серебряных рублей.
Никто, кроме Архарова, Левушки и Клавароша, не знал, что часть сокровищ сундука, из-за которого погиб митрополит Амвросий, оказалась у француженки и легла в основу ее финансового благополучия.
Клаварош первым сообразил, что это за деньги.
– Bete comme ses pieds! – воскликнул он.
– Вот именно! – подтвердил возмущенный Левушка. В конце концов, Архаров заслужил хотя бы скромного «merci», коли уж не светского «je vous remercie».
– Чего? – хором спросили Ушаков и Демка.
Устин же просто онемел.
Архаров молчал, глядя мимо мешка.
Лишь сейчас он запоздало почувствовал, как в нем, где-то в глубине крупного тела, нечто ощущается болезненной судорогой, сжимается, закручивается в шар и каменеет, наподобие ядра. И сам он, весь, с головы до пят, наливается этой гранитной тяжестью: лоб, кулаки…
Левушка взглянул на него – и замахал на всех руками, выгоняя из кабинета. Архаровцы, не в состоянии закрыть разинутых ртов, безмолвно вымелись, и последним, закрыв за собой дверь, скрылся Левушка.
Он еще прогнал всех немного вперед по коридору и тогда лишь заговорил.
– Господи, какая несусветная дура! – воскликнул он. – Как же теперь быть-то?
Левушка имел в виду все сразу – и состояние архаровской души, и дальнейшую судьбу денег.
Оставить их себе Архаров не мог – они ему никогда и не принадлежали. Раздать архаровцам теперь, когда все они состояли на службе и имели оклад месячного содержания, – тоже было бы странно. Разве что фонарей новых на них понаставить, проведя по бумагам, как пожертвование некого благодетеля, пожелавшего остаться неизвестным.
Архаровцы ничего не понимали, только видели – дело нешуточное.
Наконец дверь кабинета отворилась, на пороге встал обер-полицмейстер с мешком. Хмурый, как черная грозовая туча, от которой солнечный летний день вдруг делается ледяным и холодным осенним вечером.
– Устин, поди сюда, – позвал он. – Держи. Раздашь нищим и на храм, хоть бы на Всехсвятский.
– Николаша, там же не менее тысячи рублей… – прикинув по размеру и тяжести мешка, сказал Левушка.
– Мне они без надобности.
Устин принял мешок, после чего Архаров вернулся в кабинет и дверь захлопнулась.
– Ловко… – прошептал Левушка.
Архаровцы же вдруг развеселились.
– Устин Трофимович! Подай на бедность! А вот мне – руки-ноги ядром отшибло, один кляп, да и тот покляп! Сотенку на пропитание! Пожалуй убогому! А вот мне, я турку воевал! Век за тебя молиться стану! –
