– Добрые люди привели. Тебя утром где-то за Серпуховской заставой подобрали. Был в жару, нес околесицу. Сидел в одних подштанниках и бормотал. Сказывали, по-французски. Тут мы тебя переодели, уложили… Как тебя звать-то?
– Письмо! – вдруг не своим голосом закричал Саша. – Где письмо?!
– Какое письмо, голубочек?
– У меня с собой письмо было, вот тут, – он показал на грудь, пальцы коснулись грубого холста казенной сорочки. – Где оно?
– А тебе не мерещится?
– Нет, не мерещится, позови доктора скорее!
Саша вспомнил, как в чумном бараке сжигали вещи больных, и до смерти перепугался. Он требовал доктора все громче и громче, сколько хватало силенок, и старый служитель в конце концов пошел за ним – чтобы беспокойный голубочек не переполошил всю больницу.
Вошел молодой человек с суровым лицом – видать, привыкший распоряжаться. Был он в рубахе с засученными рукавами и в камзоле, подпоясан большим кожаным фартуком, на фартуке – кровь.
Внешность у доктора была приметная – смертельно бледен, с очень светлыми чуть желтоватыми волосами, жесткими и вьющимися – это было заметно даже когда они убраны и стянуты сзади черной лентой.
– Ну, что тут за безобразия? – спросил он.
Саша вгляделся.
– Василий Андреевич, это вы?
– Кто таков?
– Коробов я, в чуму у вас больничным служителем был!
– Сашка? – даже обрадовался Вережников.
– Сашка! – радостно воскликнул Саша. – Василий Андреевич, мне домой надо, велите меня отвезти, я заплачу!
– Лежи, вертопрах, тебе подыматься вредно. Кабы я знал, что это ты тут про псалмы и тележные колеса проповедуешь, отдельно бы велел положить. Так в каждую рожу вглядываться не станешь, с тобой-то все было ясно, горячка, а у меня там двое больных – загляденье!
– Вы меня не узнали?
– Прости, брат, не до тебя было. Ну, привели страдальца, бредит от горячки, что же мне, тебя разглядывать, что ли? Велел на свободную койку уложить – а чем выпаивать, служители без меня знают. Ты больной заурядный, а мне любопытно с незаурядным повозиться.
– Василий Андреевич, где мои вещи?
– Где его вещи, дядя Никанор?
– Так в одной сорочке и подштанниках привели!
– Господи, – прошептал Саша, – неужто меня раздели?.. Письмо пропало…
– Что за письмо?
– За пазухой нес, очень важное! Я в другой рубахе был, пусть поглядят! Скорее, ради Христа! Письмо нужно было доставить срочно!
– Да уж некуда тебе торопиться, – утешил Василий Андреевич. – Все, что могло случиться плохого оттого, что письмо не поспело, уже случилось.
– Почему?
– Потому что ты тут у меня уже… – доктор нагнулся и прочитал, что написано на табличке в изножии постели. – Ты тут, брат, уже вторую неделю прохлаждаешься. И задал нам хлопот. Сам же знаешь, что слабого здоровья, а где-то по ночам шастаешь в одних подштанниках, а нам потом – жар тебе сбивать…
– Вторую неделю… – растерянно повторил Саша и заплакал.
Он плакал не от своей слабости и не потому, что рисковал потерять хорошее место. Ему было безумно стыдно – сперва позволил увлечь себя неизвестно куда, потом тоже вел себя не лучше перепуганного дитяти и, наконец, письмо, адресованное Архарову, утратил… теперь ему и на глаза не появляйся…
– Дядя Никанор, а что, может, и не вытряхнули того письма? – спросил Василий Андреевич. – Поди глянь у кастеляна в чуланчике. Может, так и лежит на полке, в рубаху завернутое?
Отродясь еще так пылко не молил Саша Господа! В чуму, когда свалился и не чаял выжить, – и то, кажется, молитва получалась менее горяча.
Дядя Никанор пропадал примерно полгода. От минуты, когда он появился в дверях палаты, и до мига, когда встал у изголовья, прошло тоже недели две.
– Твое счастье, голубочек, – держи свою рубаху, и с письмом вместе!
– Я должен отвезти его Архарову, сам, – сказал Саша. – Найдите мне извозчика, это очень важно. Заверните меня во что-нибудь, усадите, у меня важные сведения. Я должен ехать.
– Ну, коли Архарову… Ладно, – несколько подумав и, очевидно, вспомнив, как обер-полицмейстер ломился в чумной барак, сказал Василий Андреевич. – Дядя Никанор, займись.
Извозчика нашли не сразу – и час поздний, и место для извозчиков неприбыльное. За это время Сашу заставили съесть хоть миску настоящего больничного габерсупа, в котором овес был разварен до состояния малоприятной слизи.
Двое служителей вынесли его, завернутого вместе с письмом в казенное одеяло, и не столько усадили, сколько уложили в неопрятную карету.
– На Пречистенку, в полицмейстерский дом, – сказали удивленному помирающим седоком извозчику. – Ну, с Богом!
Пока доехали, совсем стемнело.
Извозчик остановился у кованых ворот с некоторым испугом – не мог поверить, что седоку-доходяге нужен именно этот великолепный особняк. Но позвал привратника и объяснил, что привез господину обер- полицмейстеру груз, который уже на сем свете, видать, не жилец, а только ему было так велено доктором из Павловской больницы.
Привратник Тихон (приобретен Архаровым за имя, означающее «счастливый») побоялся докладывать хозяину, послал конюшонка Павлушку за дворецким Меркурием Ивановичем. Тот тоже был в недоумении – что за странные посылки из больницы? Пошел советоваться с выглянувшим на шум поваром Потапом. Всякие недоброжелатели на свете водятся – мало ли что за подарочек придумали они московскому обер- полицмейстеру?
Тут, к счастью, появился Никодимка.
Он был дармоедом – это верно, однако дармоедом решительным и любознательным. Иной человек сперва подумает, потом сделает, Никодимка же сперва делал, полагая, что подумать всегда успеет. Потому и полез в карету разбираться. Оттуда раздался его крик:
– Александры Семенычи приехали!
Отродясь он не называл Сашку с таким почтением. Но в силу природной переимчивости он в последние дни усвоил тревогу Архарова о пропавшем секретаре. И понял, что худенький юноша, занятый непонятными бумагами и читающий книжищи весом с самого себя, на самом деле – персона значительная.
Вопя, Никодимка взбежал во второе жилье и налетел на спешащих вниз Архарова и Левушку. Тут же он развернулся и понесся перед ними, призывая всю дворню, так что к карете подбежало не менее десяти человек и извлекали Сашу оттуда чуть ли не в двадцать рук.
Его поставили, он ухватился за каретную дверцу и Никодимкино плечо, так его лихо качнуло.
– Господин Архаров! – позвал он.
– Сашка! – воскликнул Архаров. – Нашелся! Черти б тебя драли! Ты где пропадал?!
И от редкого для него избытка чувств облапил своего секретаря.
– Николай Петрович, кабы знал – сказал бы, – перетерпев объятия, тихо отвечал Саша. – А велено вам письмо передать.
Он достал из-за пазухи обтершийся и уже довольно грязный конверт.
– Тучков, читай, – привычно велел Архаров.
– Какое тебе читай в потемках? – возмутился Левушка. – Пошли в дом!
– Кто дал-то? – спросил Сашу Архаров.
