общество, неведомо откуда. Но тогда дело только начиналось, и брали туда девиц без разбора, лишь бы из природного дворянства. Но долго она там не пробыла по слабости здоровья – и тогда лишь ее увезла госпожа Шестунова… Я к тому клоню, что неведомо, с какими бумагами она туда попала, а забрали ее уже как девицу Пухову.
Архаров отошел к окну.
Петербургские сплетни были таковы, что волосы дыбом вставали. Но что покойный государь прямо говорил: сын-де не от него, Архаров знал доподлинно. Он и еще одну околесицу слышал: что покойная Елизавета Петровна подменила дитя престолонаследника собственным своим от Разумовского или кого иного рожденным младенцем.
История о том, что Варенька Пухова на самом деле – дочь государыни, была не лучше и не хуже прочих измышлений. Но коли так – она была формально и дочерью Петра Федоровича. Этого только недоставало…
Привезенная Левушкой новость объясняла суету князя Горелова вокруг Вареньки. Объясняла она также, кто хочет видеть девушку при дворе уже в княжеском достоинстве. Все увязывалось в единый узелок… но поменьше бы таких узелков!..
– Мать честная, Богородица лесная, так к кому же она побежала? – вот такой вопрос задал себе Архаров, а Левушка посмотрел на него с недоумением.
– Ты еще не знаешь, Тучков. Федька понемногу в себя приходит. Успел доложить – девица Пухова успела ему сказать, что спрячется у некой матери, своей ли, чужой ли – он не понял. Кого ж она матерью-то считает?..
– Федька! – воскликнул Левушка. – Ну что я за вертопрах! К Федьке не заглянул!
И побежал из кабинета прочь – туда, где в небольшой комнатушке кое-как выздоравливал архаровец Федор Савин.
– Стой, стой! Спит он! – кричал вслед Архаров. Но Левушка уже расспрашивал Никодимку, увлекая его за собой, уже несся по лестнице вниз – через три ступеньки, уже проснулся на ночь глядя!
Он ворвался к Федьке, увидел, что раненый не спит, сидит в подушках, а прачка Авдотья кормит его оладьями, и завопил восторженно:
– Федя, как ты, что ты?!..
– Господин Тучков! – с набитым ртом отвечал Федька.
– Ну что, как, говорить можешь, встаешь, когда выходить станешь, что Матвей Ильич говорит? – единым духом выпалил Левушка.
– А то и говорит, батюшка барин, чтобы болящего зря не беспокоить, – вместо Федьки ответила Авдотья. – Ступайте с Богом, а я за ним приберу да и спать его уложу. Так, Феденька?
– Я на два слова только! Федя, ты вот господину Архарову рассказывал, как из-за Вареньки… из-за девицы Пуховой в драку полез…
– Когда? – спросил Федька. Он за собой таких подвигов не помнил.
– Когда? – Левушка обернулся, зная, что Архаров пошел за ним следом и вот-вот появится. И замер, приоткрыв рот.
Архаров встал в дверях и кивнул Федьке.
– Пошла вон, – сказал он Авдотье. – Потом придешь.
И, когда прачка, возведенная в ранг сиделки, выскочила, обер-полицмейстер сам прикрыл дверь и сел на Федькину постель.
– Говорить-то можешь? – полюбопытствовал он. – К какой такой матери убежала девица Пухова?
– К матери? Ваша милость… отчего же к матери?..
– Сам сказал, когда опомнился. Ну-ка, соберись с силами.
– Я такого сказать не мог! – твердо объявил Федька. – Это уж было бы прямое вранье!
– Ну а к кому она тогда побежала?
Федька, похоже, действительно не помнил, что в горячке рассказал Архарову.
– Позови-ка, Тучков, Меркурия Ивановича. Он, коли не лег, песни поет, – распорядился Архаров, и точно – Левушка, отправившись на поиски, нашел домоправителя по звукам скрипки, на коей он пытался себе аккомпанировать, разучивая премилую песенку господина Попова «Полюбя тебя, смущаюсь».
Меркурий Иванович пришел, выслушал вопрос и дал точный ответ:
– Ты, Федя, по-французски выразиться изволил – она-де к «маман» побежала.
– Точно, – согласился Архаров. – Ну, давай еще вспоминай… Какая такая маман у нее в Москве…
Федька честно задумался.
– Стой! – вдруг приказал ему Левушка. – Николаша, я понял! Монастырки так начальницу зовут! У меня сестрица Мавруша в Воспитательном обществе в монастырках – у них так заведено! Не «сударыня», не по имени-отчеству, а именно по-французски – «маман». С того повелось, что государыня велела туда сироток брать, так пусть бы сия дама им мать заменяла… А она же в Воспитательном обществе побывать успела! Монастырка!
– Начальница, говоришь? – переспросил Архаров. – Слушай, Тучков, а ведь есть у нас такая начальница! Но тут Шварца спрашивать надобно. Он мне про эту даму что-то толковал.
И одновременно вспомнилось вранье старой княжны о том, что Варенька-де в столице и замужем. Уже тогда замаячил призрак некой особы женского пола, стоящей за этим делом, прямо тут, в Москве…
– Так пошли за Шварцем!
Архаров бы и послал, но сверху, из второго жилья, послышался бой больших стоячих часов. Оказалось – наступила полночь. Время было для совещаний уже неподходящее – все разошлись спать, наутро же Шварц действительно внес ясность в это дело.
– Княжна Долгорукова, господа, точно была начальницей Воспитательного общества, но подала в отставку и перебралась в Москву. Якобы нездоровье ей помехой стало, а как на самом деле – не мне судить. А была она сперва камер-фрейлиной, потом статс-дамой, немалую роль в свете играла.
– Ты все знаешь, черная душа, может, скажешь еще, когда сия особа Москву собой осчастливила? – спросил Архаров. – Да и когда у старой княжны воспитанница завелась, узнать не вредно.
– Про то сразу не скажу, надобно человечка одного спросить, а он у своих верных людей узнает.
– К обеду доложишь.
Шварц несколько встревожился – он не понимал, к чему такая спешка. Но Архаров шутить не любил – и Шварц ушел с Лубянки часа этак на полтора.
– Неужто у тебя не найдется приличного повода поехать к этой госпоже Долгоруковой? – спросил Левушка. – Неужели непременно сперва надобно совместить ее службу в воспитательном обществе и Варенькино появление в доме старой княжны? И так же ясно!
– Повод есть, – согласился Архаров. – Она важную бумагу утеряла, коли угодно – сам ей ту бумагу отвезу. Называется документ – манифест государя Петра Федоровича…
– Кто, княжна Долгорукова?..
– Так этих манифестов в Москве теперь – что грязи. Я чай, не у нее одной – у всех бояр сии крамольные глупости имеются. Вот тоже игрушку себе сыскали, будь они неладны… Хорошо, что ты приехал. Ты как-то умеешь с этими старухами любезничать, у меня не выходит.
– Меня скоро из полка выгонят. Только-только из отпуска вернулся, так опять ускакал.
– Про это мы князю Волконскому скажем, он уладит. А вот что… Захар, Тимофей, Ушаков, Степан! Кто там есть?!
В кабинет сунулся один лишь Максимка-попович.
– Заходи. Глянь, Тучков, что за красавец детинушка! Девки проходу не дают.
Максимка смутился. Так оно и было. И при наружном наблюдении, коему он был обучен, приносило некоторый вред – уже не он кого-то высматривал, а его самого высматривали и запоминали.
– Надобно узнать, не поселилась ли в доме княжны Долгоруковой некая девица, – сказал Архаров. – Приметы… Тучков!
Левушка снял с шеи ленту, на которой висел Варенькин портрет.
– Потеряешь – уши оборву, – пригрозил он Максимке.
Максимка вгляделся в портрет и попытался было вернуть его.
– Нет, забирай, потом вернешь. А что, Тучков, не желаешь ли прокатиться? Я велел Фетиду, Агатку и
