приводить в пример: сама государыня смолоду была тоща и после болезней нехороша собой, бледна до такой степени, что покойница Елизавета Петровна самолично ей через придворных дам посылала румяна.
Варенька же, глядя в зеркало, испытывала особое удовольствие – ни один вертопрах и петиметр не польстится! А умный человек даже коли заглядится на ее большие черные глаза, то ему всегда можно будет объяснить, что Варвара Пухова от замужества отреклась навеки. И когда-нибудь это осунувшееся личико будет сверху и по щекам охвачено черным монашеским платом, когда-нибудь, но не сейчас.
Тем не менее, Марья Семеновна, хотя и числилась старой девой, видела ясно, что теперь Варенькино лицо стало непостижимо привлекательным. И сама Варенька тоже это потихоньку понимала.
– Тебя привезли сюда ради важной надобности, – продолжала старая княжна, – и от того, какой ты себя окажешь, зависит вся твоя будущность.
– Мне не надобно никакой будущности, – спокойно отвечала Варенька, следя, как лакей наливает в серебряную чашку бурую настойку. Таких речей она уже наслушалась по дороге. А дорог было предостаточно. Ее, совсем слабую, увезли в большой берлине из Москвы, увезли спешно, и она поняла, в чем дело. Судя по тому, как после визита поручика Тучкова перепугалась Марья Семеновна, кому-то из шулеров, когда архаровцы разгромили их притон в Кожевниках, удалось бежать – и Варенька, узнав, могла его выдать властям. Рассуждая далее, она поняла, что это – человек одного с ней круга, ведь мудрено предположить, что особа низкого звания нарочно будет искать доступа в московский высший свет лишь ради того, чтобы быть узнанной и схваченной. И у нее было весьма отчетливое подозрение – о ком речь…
Повезли Вареньку не на юг, не в благословенную Италию, а в горы – так вдруг, получив чье-то распоряжение, решила княжна. До Италии они не доехали, а горный воздух оказался для Варенькиной груди весьма целебен. К тому же, ншелся опытный врач. Он растолковал, что при грудной болезни нельзя доверяться лишь одному совету и пить лишь одно лекарство – а следует принимать разные, потому что лишь Богу ведомо, которое подействует целительно.
К смоляной настойке и березовой водке добавились нутряное сало, распущенное в горячем молоке, отвар из сосновых почек, отвар бузины с медом и молоком, еще отвар цветов крапивы-яснотки – чтобы кровь не шла горлом. Посылали также за растением наподобие пастушьей сумки, жали из него сок и давали Вареньке, наполовину разведя водой. Салом, смешанным со скипидаром, ей растирали грудь, она морщилась, но терпела – это было знатное средство от всех грудных болезней.
Наконец она перестала так явственно потеть по ночам, прибавила в весе по меньшей мере пять фунтов, оживилась, стала охотно ходить на прогулки и строить прекрасные планы. Варенька полагала, что незримые и загадочные санкт-петербургские благодетели отправят ее далее, чтобы провести лето хотя бы в Провансе, но вдруг из столицы прибыло письмо Марье Семеновне со строжайшим приказом собираться обратно. Делать нечего – старая княжна, никому не показав загадочного письма, повезла воспитанницу в Санкт- Петербург. По дороге изъявляла надежду, что Варенька уже сговорена за знатного жениха, чем только понапрасну злила девушку.
Варенька проглотила снадобье и привычно поморщилась. После него, казалось бы, часа два ничего глотать не пожелаешь. Однако ж кофей благоухал, пирожные манили. Варенька не удержалась, повернулась к лакею – и тут же из высокого причудливого кофейника с носиком в виде птичьей головы ей налили горячего кофея в серебряную же чашку и она положила туда два куска не слишком крупно наколотого сахара. Словом, устроила себе маленькое блаженство и, согреваясь, подумала, что трудновато будет дать отпор неведомому богатому покровителю, однако придется. Роскошь дома, где они оказались, порядком ее смутила – она поняла, что положение ее более опасно, чем казалось ранее, потому что приданое может оказаться большим, следовательно, вокруг него разведут великую суету.
Вдруг из глубины анфилады постышались быстрые шаги – и человек в богатом лиловом кафтане, в палевом камзоле, при шпаге, вошел и поклонился довольно низко. А когда выпрямился – Варенька вскочила, опрокинув чашку и сбросив на пол конфектные бумажки.
– Как вы посмели? – спросила она. – После всего, что было между нами, после того, как вы едва меня не погубили!.. Кто вас впустил сюда? Для чего вы меня преследуете?..
– Батюшка Сергей Никитич! – воскликнула Марья Семеновна. – Вы-то тут какими судьбами?
– С возвращением вас, Марья Семеновна, – словно не слыша Вареньки, сказал князь Горелов-копыто. – А где же нам еще и встретиться, как не здесь? Я велел сразу вас сюда везти, потому что это, изволите видеть, мой дом.
– Ах ты Господи, как же я не догадалась, – даже расстроилась старая княжна. – Я-то полагала…
– Марья Семеновна, я не могу дольше в этом доме оставаться, – сказала взволнованная Варенька. – И в обществе этого господина! Я его видеть не желаю и я ничем ему не обязана, чтобы терпеть его несносное общество!
– Сядь, мать моя! – прикрикнула на нее Марья Семеновна. – Чем вопить, как пьяная баба на торгу, поблагодарила бы лучше его сиятельство за его к тебе милости!
– За милости? – Варенька ушам не поверила. – Какие? Марья Семеновна, голубушка, он едва не погубил меня! Вам ли не знать! Вы меня выхаживали, вы от меня не отходили…
Князь старательно не смотрел на Вареньку, да и она старалась не видеть его, хотя он был совсем близко.
– А на чьи деньги тебя в Европу повезли? На чьи деньги тебя доктор-швейцар лечил? Стыдись, сударыня, грех неблагодарной быть, – отрубила старая княжна.
– И вы взяли у него деньги? У него? У того, кто Петрушу моего погубил и меня тоже? Господи, Марья Семеновна, знала бы я – с голоду бы себя уморила, еще до Европы не доехавши! – продолжала буянить Варенька.
– А что мне иное оставалось? Ты лежишь без памяти, обер-полицмейстер кавалера прислал – сказать, чтобы я тебя из Москвы увозила, а денег-то и нет! А пока в Санкт-Петербург напишешь, да пока ответ придет, да продать-то и нечего, и некому – купчишки как раз увидят, что деньги срочно нужны, да сговорятся, чтобы ободрать меня, как липку, – эти слова прозвучали весьма сомнительно, однако Варенька знала московскую привычку плакаться на безденежье и почти не возмутилась заведомой ложью. – А его сиятельство пришел, деньги и векселя принес, по которым в Женеве, в банке, можно золото получить… что же мне было – не брать?..
– Это правда? – Варенька повернулась к князю, да и онемела.
Очевидно, он тщательно готовился к этой встрече. Одет был – не придраться, во все французское, голландское и аглицкое, причесан на модный лад – волосы надо лбом красиво приподняты. Но особо поразило его лицо.
Варенька знала князя с детства, знала и в то время, когда, заскучав в Москве, он предался всяким непотребствам – пил, бездельничал, отрастил жирок, месяцами не входил в свой фехтовальный зал. Когда неизвестным покровителям вдруг взбрело на ум, что Варенька должна сделаться княгиней Гореловой, девушка была влюблена в своего измайловца Петрушу, потому все прочие мужчины казались ей скучны и нелепы. Тем более – такие старые.
Они не виделись всю осень и почти всю зиму, потому что в России и март – зима. Очевидно, князь, опозорившись на поединке с Левушкой Тучковым, взялся за себя не на шутку. Он постройнел, черты лица сделались четче, глаза – выразительнее. И если бы Вареньке не знать князя так, как она его знала, то впору было бы залюбоваться – красивый статный кавалер, не первой молодости, на вид – лет сорока, но из такой породы, что только набитая дура бы ему отказала…
Ее молчание сказало князю более, чем она сама хотела бы. Он знал о своей привлекательности – санкт-петербургские дамы его в ней всю зиму убеждали.
Когда он поневоле покинул свою московскую добровольную ссылку и явился в столице, то сперва бывал лишь у самой близкой родни – потому, что не знал, как развивались события в Москве, и боялся, что архаровцы и тут его изловят. Но Архаров, повинуясь Волконскому, оставил всех знатных посетителей притона в покое – и князя Горелова-копыто также. Правда, крепко запомнил сию особу и полагал, что однажды судьба их все же сведет в обстоятельствах, когда он сумеет проучить князюшку за дружбу с парижскими шулерами. Потому и не преследовал раньше времени.
Но понемногу князь стал бывать в свете, стал щеголять нарядами и выездом, старательно соблюдая ту грань, за которой щегольство уже выглядит смешным. Он не желал выглядеть юным вертопрахом – он всего
