лишь собирался заново приобрести столичный лоск. Но ничего бы не получилось, когда бы дамы не заметили одинокого и привлекательного кавалера. Хотя и с опозданием – но он прошел неплохую школу вертопрашества и галантности, узнал все книжные и театральные новинки, мог к месту вспомнить Вольтера, д’Аламбера и Руссо, напеть оперные куплеты и набросать пером прелестную женскую головку.
Теперь князь мог бы быть представлен к любому европейскому двору – и не уронил бы там своего достоинства.
Варенька, хотя и не желала на него глядеть, однако ж увидела, что кавалер, столь странно вмешавшийся в ее судьбу, более хорош собой, чем был восемь месяцев назад. И ей стало неловко за свое дорожное платье – рядом с этим красавцем она выглядела приживалкой, взятой из милости в богатый дом.
Но тут же Варенька устыдилась глупых мыслей. Какие наряды у невесты, оплакивающей жениха? Да и невесты ли? Скорее – вдовы, обязанной соблюдать трехлетний траур. Первый год – ни драгоценностей, ни кружев, ни румян. И украшение может быть лишь одно – тот Петрушин портрет, что лежит в ее бауле, чтобы не дразнить понапрасну старую княжну.
– Сударыня, – тихо сказал князь, – коли бы вы дали мне возможность оправдаться, вы не пожалели бы об этом…
– Стало быть, есть в чем оправдываться! – выпалила Варенька. – Едва не погубив меня и став виновником гибели жениха моего, вы еще сочиняете всякие нелепые оправдания! Вы обманом завезли нас в свой дом – пусть, это я готова простить. Но более я ничего от вас не желаю, ни денег, ни оправданий. С Божьей помощью, я верну вам долг из своего приданого…
– Но у вас нет приданого, – возразил Горелов. – Оно появится в тот день, когда вы наденете подвенечное платье и сядете в карету, которая отвезет вас в церковь.
– Я продам драгоценности, – возразила упрямая Варенька. – Я знаю им цену.
– Однажды вы уже распорядились этими драгоценностями столь разумно и умело, что довели своего жениха до смерти, – эти слова прозвучали столь строго и скорбно, что Варенька опешила.
– Как вы смеете… как вы только можете!..
– Ты, сударь, ври, да не завирайся! – внезапно вступилась за воспитанницу Марья Семеновна. – И попрекать ее не смей!
Такой защиты от старой княжны, сильно не одобрявшей Фомина, Варенька не ожидала.
– Это не упрек, сударыня. Всякое дитя может шалить, покамест старшие в том беды не видят. А сия девица и не дитя уж давно, и своим бегством из дому более жениху навредила, нежели злейший враг бы додумался. Полноте, нельзя же ей век прожить по-младенчески! Вашим умом она жить уже не будет, а свой, видать, еще не созрел.
– Прощайте! – воскликнула Варенька и кинулась прочь из гостиной.
Она сбежала по лестнице, нашла внизу гардеробную, потребовала свою шубу, лакеи и швейцар преспокойно отвечали, что никого не велено выпускать.
Варенька поняла, что угодила в ловушку.
Ей очень захотелось броситься на лакеев с кулаками, переломать мебель и гордо встать в сенях, ожидая, чтобы князь Горелов-копыто спустился и увидел поле боя. Но тут же она поняла, что добром эта затея не кончится – в лучшем случае ей удастся дать кому-то из этих холеных дармоедов ту оплеуху, что предназначена их хозяину.
Ловушка в ее жизни уже была.
Варенька вспомнила тот темный подвал, куда принесли ее, уже совсем слабую, растерянную, желающую одного – поскорее отправиться вслед за Петрушей. Вспомнила она, как лежала в темноте и молилась, перемежая канонические молитвы с собственными. А потом вдруг услышала голос…
Здесь, в богато убранных сенях большого дома, где горел камин и у стены, обшитой резными панелями, стояли два рослых лакея, где уводила вверх дубовая лестница, а под ногами лежал прекрасный ковер, этот голос прозвучать никак не мог.
– …будем вверх пробиваться, – уверенно произнес он.
Тогда, в подвале, она уже сама по себе панихиду служить собралась, но явился человек, который помешал умереть… как это он выразиться изволил?.. «Архаровцы пойдут по моему следу и спасут нас!» Да, верно, он был архаровцем…
Варенька невольно улыбнулась – вспомнила, как он помогал ей выкарабкаться через дырку в потолке того подвала, как крепко держал за талию, как подставил ладонь под ее ногу в одном чулке… хорошо, что никто не видал…
Стало быть, этот дом – не ловушка. Отсюда можно уйти, не прокапываясь через земляной потолок. Главное – верить, что выход есть.
Варенька уселась на стул – их несколько стояло у стены, обитых красным бархатом, с овальными спинками, на прямых толстых ножках. И принялась в ожидании каких-либо событий читать про себя наизусть любимые стихи Хераскова – те, что о весне.
Весна-то уж была не за горами, и Варенька, твердо решившая ничему более в жизни не радоваться, ждала ее с нетерпением – как будто таяние снега и появление зеленой травки могли что-то переменить в ее душе.
– «Полям и рощам обрученна, восходит на горы весна, зеленой ризой облаченна, умильный кажет взор она», – беззвучно произносила Варенька, положив себе непременно дочитать вирши до конца, а затем – другие, чтобы занять себя, пока его сиятельство не спустится вниз. Если же придется ждать очень долго – не беда. Стихов в памяти хватит, а есть еще и такое утешение, как молитвы. Вместо четок можно загибать пальцы. Даже если придется тут, в сенях, ночевать!..
Эта беда – еще не беда, – одновременно с умственным чтением стихов подумала она.
И точно – вскоре по дубовой лестнице спустился господин Горелов-копыто.
– Вели сани подавать, – приказал он одному из служителей, другого же послал в гардеробную за своей шубой, и лишь тогда подошел к Вареньке.
– Сударыня, я предлагаю вам побеседовать одновременно наедине и в полной для вас безопасности, – сказал князь. – Мы едем кататься. Коли разговор наш ни к чему не приведет – в любом месте вы вправе покинуть меня.
– Вы оставите меня в чужом городе, посреди улицы, без гроша за душой? – удивилась она. – Однако, чего же и ждать от особы…
– Нет, это я сойду с саней. Вас отвезут туда, куда вам будет угодно.
– Я здесь никого и ничего не знаю.
– У тетушки Марьи Семеновны в Петербурге довольно родни. Мой кучер знает, где живут и Шестуновы, и Пороховщиковы.
– Глупо, сударь.
– Что же, будем беседовать здесь, – бесстрастно согласился князь. – Вы позволите мне присесть рядом?
Варенька тут же вскочила.
Главное – знать, что ловушки нет, – сказала она себе, – нет ловушки, если можно выбраться через дыру в потолке, уйти не вправо или влево, а вверх!
Ей принесли сверху шаль, помогли надеть шубку, открыли перед ней дверь, свели ее со ступеней, как будто она могла поскользнуться. Сани князя Горелова оказались роскошны до умопомрачения – с полостью из шкуры белого медведя, кучер напоминал медведя бурого. Под полость были засунуты горячие кирпичи, чтобы ставить на них ноги. Вареньку усадили и хорошенько закутали.
– Не думайте, что здешний воздух полезнее московского, – предупредил князь, усаживаясь рядом. – Здесь, возможно, теплее, но с моря дуют преотвратные ветра, принося сырость.
Сани покатили, и князь дал Вареньке возможность сперва насладиться видом города. Очевидно, он полагал, что она станет задавать вопросы, но она молчала.
Хотя ей было очень любопытно: где же тут храмы Божьи? Привыкнув, что в Москве, куда ни глянь, видна колокольня, она даже почувствовала себя неуютно на прямых и длинных улицах. Храмы, конечно же, были – числом чуть более тридцати, но, узнай Варенька эту цифру, имела бы лишний повод глядеть на Санкт-Петербург свысока. И впрямь, что такое тридцать церквей для огромного города? Это же, коли
