с архаровцами пойдет в бой, иначе никак не получится… а уцелеет ли – Бог весть…
Сейчас, один в спальне, завернувшись в розовый шлафрок на меху, сунув зябнущие ноги в пантуфли, Архаров стоял лицом к лицу с незримым маркизом Пугачевым, имея за спиной всю эту суетливую, простодушно хитрую и непредсказуемо зловредную, безалаберную и беззащитную Москву. И он был на виду, а эмиссары маркиза – в тени, по закоулочкам. Вот один, похоже, объявился!
Объявился тот, кого Москва все еще помнит. И одни встрепенутся в ужасе, потому что пришел человек, ведающий их тайные смертные грехи. А другие встрепенутся от радости – пришел милостивец, который простого обывателя не обижал, то девке приданое даст, то парнишку, с пути сбившегося, простит и деньгами наградит. Да коли он от Марфы уйдет – его многие с радостью примут, спрячут, на посылках у него станут служить. Что бы там старый дурак Шварц ни утверждал!.. И что бы Марфа ни врала про Каиново намерение тихо лечь да помереть!..
Тут Архарова вдруг осенило.
Он свел наконец концы с концами. И заорал так, что весь дом, поди, проснулся:
– Никодимка! Тащи сюда Шварца, дармоед! Кофей вари! Сухарей тащи поболее!
Когда Шварц явился, опять завернутый в одеяло, но при паричке, Архаров уже выстроил в голове все доводы и контрдоводы. У него образовалось стройное понимание событий, и Шварц по лицу начальства видел – первая паника успешно преодолена, и начинается работа.
– Ты уж прости, черная душа, – сказал Архаров, – устроил я тебе праздник… Но, видишь сам, не до галантностей. Садись. Сейчас кофей поспеет. И слушай. Помнишь ли, как Марфа нам налетчиков сдала?
– Как не помнить.
– И сколько у нее было недомолвок?
Шкарц кивнул.
– Ты сам дивился – людишки на Москве пришлые, знали только свою деревню да почтовый тракт. И вдруг заявляются как раз на тот двор, где хозяйка может краденое втихомолку купить. Я уж тогда Марфу спрашивал, не знает ли, кто на нее этих грабителей навел. Божилась, что сама в толк не возьмет. А теперь-то я и задумался – не сожитель ли ее драгоценный проверял, на прежнем ли она месте да держится ли прежнего ремесла.
– Ваша милость иное говорить изволили, – хладнокровно напомнил Шварц.
– А потом, помнишь, не ты ли удивлялся, что мужичье сиволапое из такого медвежьего угла, что там и о московской чуме-то не слыхали, вдруг, разгромив барскую усадьбу, бежит не маркизу Пугачеву навстречу, а точнехонько в Измайлово, на остров, где не один клевый маз прятался. И при том, шаля разом и на Стромынке, и на Владимирском тракте, сие мужичье превосходно знает расположение просек в зверинце.
– Да, я отметил сию несообразность.
– Затем – кто-то ночью приезжал, кто – хрен его душу ведает, но бритый. А Марфа как раз и проболталась, что Каин с дороги уже очухался, бритый к ней явился. То есть, бритье ему привычно.
– За те годы, что он в Сибири провел, немудрено было бы и отвыкнуть, – заметил немец. – Однако мысль ваша мне, сударь, ясна.
– Говорил же я, что этими налетчиками нам кто-то кланяется. И Марфа превосходно знала, что Каин где-то поблизости. Статочно, были с ним, прежде чем его на каторгу повезли, какие-то тайные уговоры… – тут Архаров вспомнил неподдельный Марфин страх, но страх его соображениям не противоречил – очевидно, Марфа знала твердую руку своего бывшего любовника и вновь под нее попасть не хотела. – Вот такой узелок завязался. С Каина бы, как я полагаю, сталось взяться за старое… Пошалить сперва на Владимирском тракте, потешить душеньку…
– Воля ваша, сударь, не сходится. Коли бы Каин взялся грабить, добыча была бы не в пример этой – войсковой обоз бы, как у господина Румянцева, потребовался. А мы что взяли? Две дюжины шуб да семь фунтов побрякушек, включая в сие количество фарфоровые табакерки императорского завода и плетеные из бисера кошелечки… Не Каинова добыча! Не шалил он там.
– Ох, мать честная, Богородица лесная, уж и не ведаю, как тебе втолковать! Никодимка! Куда ты, дармоед, запропал? Без кофею ты, черная душа, спросонья никак не поймешь… Сам же сказывал – Каин хитер. И вся эта затея с шайкой беглых, с дуваном, который Марфе привезли, – прикрытие. Чтобы к нам поближе подобраться. Карл Иванович, еще раз слушай: Каин приплелся к Марфе – и тут же она ко мне прибежала. За сим я вижу такую интригу: он с Марфой заранее сговорился, нарочно дуван к ней отправлял, чтобы она нам донесла. И теперь, коли что, он, даже не заглядывая в твой нижний подвал, нам сознается: да, был грех, пошалил на почтовом тракте, а теперь раскаялся и государыне служить желаю! А меж тем он, с нашими молодцами встречаясь, может у них нечто важное выпытать.
– Что-то больно мудрено, – возразил Шварц. – Важное для кого, сударь?
– Да для самозванца же, растак его в качель!
Шварц ничего не ответил и молчал в задумчивости довольно долго. Он действительно не понимал хода архаровской мысли, но хорошо знал архаровскую подозрительность.
– Не лишено оснований, сударь, – сказал он наконец. – Каин мог затеять столь хитрую игру. И коли он подослан – то он способен многое выпытать. Да только повод больно диковинный – представить себя налетчиком с большой дороги…
– Чтобы к Лубянке возможно ближе подобраться!
– Ваша милость мудрить изволит и излишние умственные сущности изобретать, – строго сказал немец.
Архаров надулся.
– Я хочу быть готов к встрече, – отвечал он немного погодя. – Я не должен ему позволить себя переиграть! Он-то по прежнему себя котом мнит! Да я-то не крыса! Он должен понять, что тут, в сем городе, котовью должность исполняю я!
Вот тут-то Шварцу многое сделалось ясно.
Он все понимал – он понимал, что до сей поры Архаров не имел в Москве сильного противника. Чума? Так с ней врачи управлялись. Чумной бунт? Его гасили простыми и действенными средствами, да и был он весь налицо, бунт – не заговор, таинственной власти в нем не ощущалось. Мошенник Перрен с великосветскими шулерами? Так там главное было – всего-то навсего выследить притон в Кожевниках.
Архарову доселе не доводилось доказывать свое право быть хозяином Москвы. Более или менее равного противника у него не было – да и быть не могло. Теперь же он ощутил опасность – и готовился к бою.
– Вы, сударь, не торопитесь, пусть он встречи подождет. Пока будет ждать, будет волноваться. Глядишь, чем-то себя и выдаст, – сказал Шварц. – А я уж за ним присмотрю. Не впервой налаживать наружное наблюдение.
– Сейчас же! – воскликнул Архаров. – Пока Марфа до дому не добралась да ему про наш разговор не пересказала! Кто из молодцов у нас сегодня ночует?
Послали Никодимку, и он привел из третьего жилья заспанных Яшку-Скеса, Харитошку-Ямана и Сергея Ушакова. Яшка был из них самый ловкий – его и послали к Марфиному двору. Архаров велел ему взять на конюшне лошадь, сесть на нее вдвоем с Ушаковым и к Марфиному приходу уже занять наблюдательный пост. Сергей же поедет искать и будить парнишек, Макарку с Максимкой, чтобы они были у Яшки на подхвате.
Архаров угомонился лишь тогда, когда стих на Пречистенке стук конских копыт.
– Поспали бы вы, сударь, право, – сказал ему Шварц.
– На том свете отосплюсь, – буркнул Архаров.
Все же перед рассветом его сморило.
Наутро обнаружилась неприятность. Шварц, когда архаровцы не смогли поймать злодеев, стрелявших в обер-полицмейстера, строго скаал, что впредь по двору должны бегать хорошие злые кобели. Насчет кобелей Архаров сразу озаботился – и точно, те двое, которых привел откуда-то кучер Сенька, исправно лаяли на прохожих. Однако весна – время амурное, и они, видать, учуявши поблизости собачью свадьбу, оба как-то загадочно ушли. Сенька божился, что перескочили через забор. Ему было велено поискать новых, и Архаров, ворча, что в таком бестолковом хозяйстве он сам скоро начнет на людей лаять, уехал в полицейскую контору.
