не увидел, как Архаров уносит узелок с пирогами для Клавароша!
– Я сама к тебе прибегу, – прошептала она. – Сама…
Тут уж оставалось лишь откланяться.
Архаров вышел во двор, чувствуя, что дышать ему нечем. Блины, переполнив желудок, очевидно, уже поднялись вверх и подпирали собой глотку. Обер-полицмейстер, в душе проклиная Каина с его хитрым гостеприимством, пошел по доскам, вышел в калитку и, резко выдохнув, полез в карету.
Он был в таком состоянии, что в полицейскую контору ехать не имело смысла: заснул бы в кабинете, головой в бумаги и хорошо, коли не в чернильницу. Да и не только…
Ему было стыдно.
Случилось то, чего он боялся. Пришел давний хозяин этого города – и Архаров не сумел сразу показать ему, кто теперь правит Москвой. Не вышло. Зря оттягивал эту встречу, зря, все – зря…
– Домой, – кратко приказал он.
Сенька, видя хозяйскую недовольную рожу, гнал коней, как мог. Карета, выезжая на Варварку, на повороте чуть накренилась, Архаров поехал по сиденью и ощутил нечто неприятное в бедре. Оказалось – под бедро попала пола кафтана. Что-то в кармане лежало угловатое, табакерка, что ли? Но табакерки он с собой как будто не брал – он пытался привыкнуть к этой безделушке, без коей в руках кавалер выглядел нелепо, словно бы забыл надеть штаны, и, поскольку еще не распробовал по-настоящему нюхательный табак, вечно забывал вещицу дома. А ведь постоянно покупал то французский, то немецкий фиалковый, то московского изготовления табачок, растертый в мелкую пыль, темно-зеленую или даже бирюзовую, приправленный деликатными ароматами…
Архаров вдруг подумал, что от понюшки табаку ему должно полегчать. Поерзав, он сунул руку в карман и вытащил кожаный кисет.
Раздернув шнурки, он запустил туда пальцы, они уперлись в какую-то мелочь с зазубринками. И вытянули на свет Божий гроздь сцепившихся меж собой брошей, аграфов и колец. Основой же послужило перло в несколько нитей не слишком дорогого жемчуга с великолепным изумрудным фермуаром. Архаров уже любовался как-то этими изумрудами и знал, что цена им вельми высока…
– Ах ты сукин сын! – вслух сказал Архаров.
Каин блеснул воровским умением – так ловко опустил в карман обер-полицмейстеру мешочек, что тот и не почувствовал. Называлось же сие – взятка…
Архаров застучал в окошечко, через которое видел Сенькину задницу. Кучер повернулся.
– На Лубянку! – крикнул Архаров. И еще руками показал, куда поворачивать.
Явился он туда одновременно с Федькой.
– Я тебе где быть велел? – спросил Архаров, выйдя из экипажа.
– Ваша милость, там Максимка остался, я за госпожой Долгоруковой пошел.
– На кой она тебе сдалась?
– Мало ли – может, ниточка?.. Ваша милость, я не напрасно за ней пошел! Она, домой приехавши, из кареты вышла, книжицу в руках держала и тетрадь большую, вроде наших. Из тетради листок возьми да и выпади. Я подобрал – и слава Богу, что грамоте знаю…
– Манифест?
– Он самый, ваша милость! А как вы догадаться изволили? – изумленно спросил Федька.
– А ими вся Москва полна! Я вон и у Марфы сие художество видел… вот ведь чертовы бабы, молитвы бы лучше списывали… Давай сюда, ступай за Шварцем!
Когда Шварц вошел в кабинет, Архаров уже разобрал и разложил на столе Каиново подношение.
– Изволь радоваться, – сказал он. – Покупают меня прямо с потрохами. Ты Каина лучше знаешь – чего он от меня за это рыжевье и эти сверкальцы желает? Чтобы я на его воровские шашни впредь глаза закрывал? Или чего похуже?
– Пока, сдается, кланяется золотом и камнями, чтобы промеж вас была дружба, – отвечал немец.
– Какая, к черту, дружба, черная душа! Или ты умом повредился?! – и Архаров рассказал, что обнаружил на подоконнике довольно свежий по времени указ самозванца.
– Может ли быть такое, что он сам же и приволок сию грамоту, подцепив ее где-то по дороге с каторги домой? – таким вопросом завершил он повесть о том, как ел блины у Марфы и Каина.
– Может, отчего же нет. Но тогда мы должны предположить, что он явился в Москву совсем недавно. Ваша же милость полагала, будто он перед тем, как пожаловать к Марфе, некоторое время тут прожил. А, позвольте, сей что за документ?
Шварц потянул за угол бумагу, на которой лежали драгоценности, и, поднеся ее к носу, прочитал вслух:
– «Указ его императорского величества самодержца российского из Государственной Военной Коллегии верноподданному рабу и сыну отечества Уфимского уезда Нагайской дороги деревни Бузавьязовой мещерятскому главному полковнику Канзафару Усаеву…»
– Дай сюда! – заорал Архаров, приподнял зад над своим начальственным креслом, схватил указ и просмотрел его, бормоча, до середины.
– Он самый… Федька!!!
Федька явился на зов.
– Эту дрянь госпожа Долгорукова обронила?
– Эту, ваша милость!
– Ч-черт! Прелестно!.. – иных слов у Архарова не нашлось. – В монастырь на покаяние этих старых дур!
– Простите, ваша милость, как сюда княжна Долгорукова замешаться изволила? – хладнокровно спросил Шварц.
– А она тебе известна?
– Весьма известна. Еще по Санкт-Петербургу. Да ее и Ваша милость помнить должна – она при государыне в статс-фрейлинах служила. Батюшка ее, князь Сергей Петрович, по делу Долгоруковых сильно пострадал – отправлен был в сибирскую ссылку. Потом государыня Елизавета Петровна, царствие ей небесное, его из Сибири вернула и в Константинополь послом отправила…
Говоря это, Шварц внимательно смотрел на Архарова в надежде, что тот вспомнит и хоть кивнет, но обер-полицмейстер, хоть тресни, а ничего в своей памяти не находил. Это было еще до его вступления в полк – а, значит, все равно, что не было.
– Государыня поставила ее Воспитательным обществом заведовать, тем, что в Смольном монастыре, – не дождавшись хотя бы кивка, сказал Шварц. – Сколько-то она там позаведовла, потом попросилась в отставку и перебралась в Москву. Статочно, из тех самых – из недовольных…
– Да я уж и сам понял, – буркнул Архаров. – От князя никто не приходил?
– Нет, ваша милость. Должно быть, реляций сегодня не получали.
– Клаварош не являлся?
– В канцелярии сидит, они там какую-то кляузу с французского перекладывают. И господин Тучков там же.
– Что за кляуза?
– Взяли француза учителем в дом, оказался жулик, обокрал и сбежал. Оставил старое тряпье, а в кармане бумаги завалялись, письма какие-то.
Архаров взял со стола узелок с пирогами. Шварц, не сразу заметивший это диво, посмотрел на Архарова вопросительно.
– В купидоны меня завербовали, – пошутил обер-полицмейстер. – Марфа любовнику шлет… вот голубки чертовы!..
В коридорах было пусто.
За дверью канцелярии вдруг громыхнул здоровый, мощный, громовой, великолепный мужской хохот.
Архаров приотворил дверь.
Обнаружил он трогательную картину – хоть пиши ее маслом, коли потребуется аллегория о пользе наук и изящных искусств.
Посередке восседал в креслах Клаварош, держа в руке томик, но как держа! Рука приятно округлена,
