много визитов наносить. Собираюсь и к вашей тетушке заехать.
– Неужто попытаетесь завербовать?
Недоросль перешел в наступление. Конечно, сделать осведомительницей восьмидесятилетнюю старуху – мысль забавная. Но Архаров не к тому клонил.
– Зачем же? Мне общество вашей тетушки приятно, она все анекдоты минувшего царствования отменно помнит. Ну а я ее новыми анекдотами снабдить могу. Она им будет рада.
– Да, этого добра у вас, должно быть, довольно. И из столицы получаете? – полюбопытствовал недоросль.
– Зачем же? И в Москве немало анекдотов случается. Вон везу вашей тетушке одну штучку… – из глубины большого кармана Архаров добыл стопку коричневых конвертов, выбрал нужный. – Вексельков там у меня парочка. Общей суммой на тридцать две тысячи рублей.
Недоросль окаменел – он понял, о каких векселях речь.
Коли богатая, но в старых понятиях живущая тетушка узнает, какие суммы способен проиграть наследник, то первым делом – завещание в клочья!
Тут господин Вельяминов сделал глупость – ни слова не сказав, вскочил и прямо в белоснежном пудромантеле, как красавица в накидке-«адриенне», кинулся отнимать у Архарова пакетик. Разумеется, был одним лишь единственным коротким тычком отброшен в сторону.
– Ты, сударь, видать не знал, что мой кулак на всю Москву славится, – сказал Архаров, повернулся и вышел из гостиной.
Прощаться было рано.
Он довольно быстро спустился по лестнице в сени, и там его догнал лакей.
– Барин просят вернуться!
– Барин знает, где я проживаю. Спроси на Пречистенке дом Архарова – всякий покажет, – не оборачиваясь, сказал Архаров.
Он знал, что, вернувшись к себе, обнаружит в гостиной юного господина Вельяминова – да, сдается, не только его. Разбираться с недорослем сейчас не было времени – Архарову предстояло объехать еще несколько неудачливых картежников.
Карета колыхалась на московских колдобинах, обер-полицмейстера мотало по широкому заднему сиденью. Он стал было готовиться к следующей малоприятной беседе, но, разыграв ее в лицах до середины, сбился. Память стала выкидывать картинки, но, понятное дело, задом наперед – от штурма притона в Кожевниках, отдельно предъявив внутреннему взору шкатулку с документами, к рулетке в Дунькиной гостиной, и, понятное дело, к тому вечеру, когда Дунька прибежала в старом своем сарафане возвращать долг. Далее память опять устремилась вперед – к тому разговору под лестницей, когда Архаров пытался подарить Дуньке золотые браслеты, она же неизвестно почему отказалась их принимать. Наконец карету особо крепко тряхнуло, и Архаров заорал Сеньке, что не дрова-де везет, негодяй!
То, что Дунька вспомнилась так ярко, почти ощутимо, вполне могло означать, что шальная девка где-то поблизости, может, даже помышляет про обер-полицмейстера. Архаров ухмыльнулся – обоим было что вспомнить после той занятной встречи. Дунька ему нравилась своей простотой – кабы еще не кобенилась и взяла браслеты, нравилась бы более.
И тут архаровская память резко вильнула в сторону. Вернее, ход ее мог быть разложен на картинки: Дунька, браслеты, необходимость платы женщинам за услуги, мешочек с деньгами, до сих пор лежащий в бюро архаровского домашнего кабинета… ночь, окно, гуляющий по гостиной свет от факела, музыка…
Тереза Виллье показалась перед внутренним взором, как живая, в белой накидке, с распущенными черными, мелким бесом вьющимися волосами, бледная, высоко задравшая от избыточной гордости острый подбородок… не женщина – диковина, ночное существо, коему днем – не время и не место, может, даже не человеческого роду-племени…
Вот ее только сейчас недоставало!..
Клаварош навещал Терезу нечасто. Во-первых, особой необходимости не имелось – он знал, что дочка его крестной хорошо пристроена, дела в лавке идут прилично, в советах мадемуазель не нуждается. Во-вторых, других забот хватало.
Но внезапная сердечная болезнь странно на него повлияла. Он сделался тревожен и склонен отовсюду ждать подвоха. Когда Архаров наорал на подчиненных, грозя им появлением маркиза Пугачева во главе огромной армии, не все отнеслись к выкрикам начальства с должным почтением. Клаварош же поверил безоговорочно – ибо вся эта история просто не могла завершиться хорошо, непременно должны были случиться новые неприятности.
Он крепко призадумался.
Если сбудутся сердитые предсказания Архарова, все Терезины покупатели в последний миг удерут из Москвы кто куда – к родне в Санкт-Петербург, в те подмосковные, что к востоку от первопрестольной, а то и вовсе за границу подадутся. И останется она, как рак на мели – выражение, часто употребляемое Марфой. А коли все будет совсем скверно – что ждет ее в городе, зхваченном бунтовщиками?
Выбрав свободный час, Клаварош отправился в гости.
Тереза и сама ощущала изрядное беспокойство и неуверенность. Она знала – в городе неладно. Катиш, напротив, очень довольная всей тревожной суетой и слухами, пыталась ей растолковать про идущую на Москву армию государя Петра Федоровича, но получилось невнятно – она сама толком не знала, как вышло, что государь очутился в башкирских степях.
Катиш весело успокаивала – государь милостив, будет жаловать за верную службу, и показала листок, исписанный по-русски; сама его прочесть она, впрочем, не умела. Но, будучи спрошена, сочтет ли он управление модной лавкой за верную службу, ответа не дала. В манифестах, что тайно передавались из рук в руки и читались с большой осторожностью, ничего про модные лавки не говорилось. А знающие люди советовали ожидать государя Петра Федоровича к окончанию Петровок и никак не позднее.
Примерно то же самое доносили хозяйкам французских и немецких лавок на Ильинке из русские служанки. И кое-где уже двери были на запоре, окна и днем скрыты ставнями – иностранки покидали сомнительный город.
На всякий случай Тереза убрала с консолей и из-под стекол самые дорогие товары.
Клаварош, войдя, застал ее в лавке одну, занятую рукоделием. Она вышивала в больших стоячих пяльцах шерстью, у ног стояла корзинка с клубками.
– Добрый день, дитя мое, – сказал Клаварош. – Как дела?
Тереза подняла глаза, сперва ощутила неудовольствие – она не то чтобы недолюбливала Клавароша, а просто все время помнила, какой он видел ее в ховринском доме. Чувство неловкости было едва ли не сильнее чувства благодарности.
Клаварошу было предложено кресло, он осторожно уселся, скрестив перед собой длинные ноги, так, что свободного места в модной лавке почитай что не осталось. Тереза хотела было сказать ему об этом, да собралась с силами и промолчала.
– Плохо. Из-за войны я теряю покупателей. Вот сейчас нужно заказывать новый товар, а я в растерянности – что брать, сколько брать? – пожаловалась она. – Коли угодно, я закрою лавку, поднимемся наверх, и я сварю кофей.
Тайный смысл приглашения был: внизу останется Катиш и, коли придут покупательницы, примет их со всей любезностью. А если сидеть с Клаварошем в лавке, то покупательницы заглянут и уберутся прочь.
– Нет, благодарю, – отказался Клаварош. Марфа избаловала его крепким и ароматным кофеем, у Терезы так не получалось. К тому же, он разлюбил лестницы – сразу после того, как начал вставать с постели, он по привычке хотел было взбежать по ступеням, но сердце напомнило о себе.
– Могу предложить ликер и бисквиты.
– Тереза, тебе пора собираться в дорогу. Положение таково, что опасность с каждым днем растет, – прямо объявил Клаварош.
Он не собирался пугать Терезу – то есть, прямого намерения вызвать у нее ужас Клаварош не имел. Но он ощущал ее легкое раздражение, вызванное его приходом, он ощущал ее холодность, и обида взяла свое: нельзя же, право, так говорить с человеком, который спас тебя от смерти да и сам недавно чудом уцелел. Клаварошу лишь хотелось разрушить это искусно сотворенное спокойствие. Но подлинного спокойствия в Терезе не было – сразу увидел это по глазам, по стремительному наклону стана вперед, по выпавшей из
