всех подозрительных разговорах. Архаров же взамен обязался вернуть векселя – во благовременье, когда минует опасность, или же за действительно важные сведения.
Недоросль Вельяминов явился не на Пречистенку, а на Лубянку. И сидел там, голубчик, как миленький, дожидаясь возвращения обер-полицмейстера. Далее беседа была презабавная – Вельяминов все еще кривился от слова «доносить», употребляемого Архаровым теперь уже нарочно, и божился, что все его знакомцы – люди достойные, и делал вид, будто впервые слышит про маркиза Пугачева. Но в конце концов пообещал, что, услышав подозрительные речи, тут же пришлет человека на Пречистенку, чтобы условиться о встрече.
Архаров искренне наслаждался его испугом.
Домой обер-полицмейстер прибыл довольно поздно – и был ошарашен встречей. Дворня, ожидавшая его в сенях, разом повалилась в ноги. Один только Меркурий Иванович стоял прямо и твердо. Он и вышел навстречу.
– Это что еще за всемирное покаяние? – спросил Архаров.
– Не желают ехать к Шварцу на Лубянку, ваша милость, – объяснил Меркурий Иванович. – Всех я допросил, бабы клянутся и божатся, что чужих в дом не пускали. Авдотья… чего прячешься, дура?.. Авдотья повадилась на соседский двор бегать. Землю, говорит, есть буду – сюда никого не водила.
– Ох, Авдотья… – только и сказал Архаров невысокой плотной девке, плосконосой и узкоглазой, с огромными красными ручищами. – Еще раз услышу – быть тебе поротой. Мое слово крепко.
И посмотрел своим особенным мрачным взглядом – девка ахнула и съежилась.
– А коли бабы не врут – по моему разумению, в указанное время в доме один лишь чужой человек и был.
– То есть как? – Архаров был несколько удивлен, ведь и гости порой к нему жаловали, и людей с записками к нему присылали.
– Я имею в виду того, кто доподлинно знал, где у нас лежит немец, – объяснил Меркурий Иванович. – И это, ваша милость, тот костоправ, коего прислала Марфа.
– Дед Кукша! – воскликнул обер-полицмейстер. – И точно! Вставайте, дурачье. Вот теперь все сходится.
Дед появился в особняке на Пречистенке задолго до того, как Марфа сообщила о прибытии Ваньки Каина. Однако старик вполне мог быть давним знакомцем этого каторжника – потому его и Марфа знала… И где доказательства, что Каин не торчит в Москве еще с зимы? Опять же – если он тут уже давно, то, может статься, обер-полицмейстер, сам того не ведая, помешал ему в его злодейских планах, за что едва не схлопотал пулю в свою упрямую голову.
– Что изволите приказать? – спросил Меркурий Иванович.
– Немец молчит?
– Все молчит, ваша милость.
– Пошли к нему.
Архаров встал в дверях каморки и долго смотрел на лежащего.
– Ну что, говорить будешь? Нет? Прелестно. Ивашка, Михей! Тащите его в сени! Велите Тихону извозчика поймать! И живым духом – к Шварцу!
– Ваша милость, коли за домом следят – могут отбить, – подсказал Меркурий Иванович.
Архаров усмехнулся.
– Или мы с тобой не архаровцы? – спросил он вдруг бывшего моряка. – Никодимка, беги, вели Сеньке седлать Фетиду и Агатку. Сами отконвоируем. Заодно перед ужином моцион совершим.
Он редко садился в седло, так что Сенька даже жаловался – верховые кони застаиваются, им того, что конюшонок Павлушка их проезжает, заведомо мало.
Сейчас на Архарова накатило – от потребовал пистолетов, приказал также седлать гнедого мерина для лакея Ивана, здоровенного детины. И они целой экспедицией отправились к Рязанскому подворью, причем к извозчику в последнюю минуту присоседился Никодимка, вооруженный тем самым ржавым палашом, что сыскался на чердаке. И, горя бдительностью, ждал нападения из каждого переулка.
Эта буйная деятельность вышла ему боком – когда обездвиженного и молчащего, как колода с глазами, немца сдали с рук на руки Кондратию Барыгину, а потом такой же кавалькадой вернулись домой, Архаров усадил камердинера чистить оружие – раз уж за него к месту и не к месту хватаешься, должно сверкать. Никодимка принес со двора толченого кирпича и, причитая, что не камердинерское это дело, взялся за работу.
– Вишь, испугали мы их, – сказал Архаров Меркурию Ивановичу. – Вперед буду умнее – не всякого болезного прикажу в своем доме выхаживать… Мать честная, Богородица лесная – про Федьку-то я и забыл. Как он там?
При Федьке были обнаружены Матвей и Левушка. Матвей доложил, что положение архаровца незавидное, однако могло быть хуже. Коли ночь хорошо пройдет, то наутро можно попытаться осторожно его расспросить.
– А что Анюта?
– Анюта, слава Богу, уже третий день встает, ходить может, только слаба стала. И с тебя, Николаша, причитается – боялись же, что хроменькой останется, так нет – обошлось!
– Чего вдруг с меня? Я ей не жених, – отвечал Архаров. – Вон с Тучкова за лечение взымай. Слушай, Тучков. Тебе надобно в полк возвращаться.
– Сам знаю! – отвечал Левушка. – Так ведь Анюта…
– Слушай, говорю. У князя Волконского есть большая покойная берлина. Я у него уж попросил. В ней Анюта доедет превосходно. Туда же посадим Настасью, она уже привыкла за девицей ходить. И поедете втроем в Санкт-Петербург. Оттуда ты Настасью обратно отправишь, а сам пойдешь в Главную полицейскую канцелярию, я тебе письмо дам. И дам другое письмо – мне его сегодня княгиня Волконская написала. Но, кроме того, посоветуешься со своей матушкой. У нее там родня, и при дворе, и всюду. Тебе надобно разобраться – чья дочь Варвара Пухова. Кто ее двадцать, или сколько там, лет назад тайно родил…
– Николаша, да ты сдурел! – воскликнул возмущенный Левушка. – Да кто ж это знать теперь может?!
– Бабы могут. У них другой заботы нет – кто за кем машет да которая от которого забрюхатела, – по- простому объяснил обер-полицмейстер. – И тебе в помощь дадут хороших сыщиков. Ступай, собирайся.
– Так что, прямо сейчас ехать? Нет, ты точно сбрел с ума.
– Завтра, Бог даст, берлину привезут, Сенька ее приведет в божеский вид, я тебе подорожную выправлю. Матвей для Анюты все нужное в дорогу даст, мази там, бинты, травки – заваривать. Слышишь, Матвей?
– Жаль, недолечил, – сказал Воробьев. – А то было бы чем похвалиться. Случай просто замечательный – пуля, затронув мышцы…
– Молчи, Христа ради. В Санкт-Петербурге долечат.
Архаров присел на корточки у Федькиной постели, вздохнул, покачал головой. Знать бы, что такое стряслось у дома старой княжны Шестуновой… Но Федька молчал и тяжко, с хрипом и свистом, дышал.
– Пошли ужинать, – сказал, выпрямившись, Архаров. – Денек был – и Боже упаси, проголодался хуже волка.
Но на самом деле он вовсе не устал, настроение было бодрое. Враг, доселе видевшийся расплывчатым силуэтом, черным на фоне черной же ночной темноты, и такое случается, стал обретать четкие очертания. Имя ему было – Каин. Многие непонятности, собранные вместе, взаимно друг друга объясняли.
Стало быть, бывший и нынешний хозяева Москвы скоро столкнутся на узкой дорожке…
Архаров пожелал Левушке приятных сновидений, велел Меркурию Ивановичу отправить Матвея домой на извозчике, а сам пошел в свои покои, соображая, чем займется наутро. Он полагал вызвать к себе тех из архаровцев, кто, с его соизволения, не открещивался напрочь от мира московских шуров и мазов, а при необходимости знал, где их найти, чтобы вступить с ними в переговоры. Это были Демка Костемаров, Яшка-Скес, Харитошка-Яман. Немало пропаж возвратила полиция обывателям лишь потому, что ловкий Демка умел договориться с бывшими своими приятелями-шурами. Теперь же Архарову требовалось узнать, когда Каин в действительности заявился в Москву, с кем из давних дружков имеет дело, что затевает.
Кроме того, на ум обер-полицмейстеру пришло и амурное соображение. Коли он отсылает Настасью с
