Анютой, то по меньшей мере две недели быдет лишен возможности звать ее в опочивальню. Случалось, что, занятый службой, он ее и долее не звал, однако сейчас две недели показались большим сроком, и он, на ходу зовя Никодимку, уже собирался отправить его за своей красавицей-прачкой.
– А к вашим милостям особа дамского сословия, – сказал поджидавший его у дверей спальни камердинер.
– Кто такова?
– То вашим милостям самим ведомо, – выкрутился Никодимка.
– Ты что же, болван, сразу ее в спальню впустил?
– А куда же еще? Сами же изволили!..
Сильно недовольный таким сюрпризом, Архаров быстро вошел в собственную спальню, намереваясь назвать ночную гостью любезной сударыней и тут же выставить ее вон, коли понадобится – в тычки. Он знал обыкновение московских, да и петербуржских чиновниц: коли муж попал в беду, пробираться в дом к человеку, решающему его судьбу, и на постели купить хоть какое послабление. Но сейчас в полицейской конторе как будто не было дел, связанных с чиновниками…
В спальне горели две свечи, а на постели сидела Дунька. На сей раз – не в сарафане, а в богатом наряде дорогой мартоны. То есть, не побоялась, что ее похождение сделается известно господину Захарову.
– Не бей Никодимку, Николай Петрович, я ему сказала, будто ты сам велел мне прийти, – объяснила она.
– Да Бог с ним…
Никодимка застрял было на пороге, но Архаров махнул ему рукой, и камердинер, войдя, принял на руки сброшенный обер-полицмейстером тяжелый кафтан, тут же помог вдеть в рукава большущий розовый шлафрок. И исчез.
– Иди, сударь, сюда. Сядь тут.
Архаров послушался. Грузно сел рядом. Положил кулаки на колени. Дунька была какая-то странная – невеселая, готовая на что угодно, лишь не на амурные шалости. Сдвинутые брови ему сильно не понравились – такой он эту девку еще не видывал.
– Дай денег, – сказала Дунька.
– Сколько?
– Сколько-нибудь. Пятак. Грош.
Он вынул из кармана кошель, положил ей на край юбки.
– Бери сама.
Дунька выбрала самую мелкую монету, посмотрела на нее задумчиво.
– Видишь – взяла.
– Вижу.
Она запустила кошельком в стену, деньги полетели по всей комнате. Монетку же сунула в ложбинку низко открытой груди, под большой зеленый бант.
– Коли ты таков … пусть будет за деньги!
Архаров даже не понял сперва, что это за умственный выверт. И молчал, соображая, пока не вспомнил, как пытался расплатиться с Дунькой браслетами. Еще раз спросил себя, чем мог ее обидеть в тот вечер, – и сам себе доложил, что обижаться ей не следовало, а коли браслеты плохи – так и сказать.
Однако до сих пор девка вела себя вполне разумно, ничего лишнего не выделывая… так чего же вдруг примчалась?..
– Зачем я тебе, Дуня? – спокойно, словно в благопристойной беседе, спросил Архаров.
– Кабы я знала… А что, не хочешь? Не угодила?
– Угодила…
– А ты, сударь, закрой глаза и думай, будто это она, – вдруг решительно предложила Дунька. – Нельзя же столько времени в себе эту амурную дурь таскать! Она же тебе жить не дает! Разве я не вижу?
Это был второй умственный выверт, требующий хоть недолгого размышления. Во-первых, что Дунька назвала амурной дурью? Во-вторых, откуда Дунька взяла, будто Архарову нечто мешает жить? И что за «она»?..
Коли бы такое брякнул Левушка, Архаров бы тут же отвечал, что ту французенку из ховринского особняка давным-давно позабыл. Дуньке же знать про Терезу Виллье вовсе было неоткуда – и точно ли она имела в виду эту давнюю занозу, сидевшую в душе незримо, ощутимую лишь изредка, и всякий раз – как если бы накатывала тоска о несбыточном?
Архаров хотел было сказать девке, что она вконец сбесилась, но промолчал. Не пожелал докапываться, как и что ей сделалось известно. Ни к чему это было… особенно сейчас…
– Устала ты, гляжу, от своего сожителя, – почти по-товарищески сказал он.
– Да ну его. Ему немного и нужно… Иди ко мне. Ну, иди.
Она встала, повернулась к нему спиной – и он увидел, что шнурование уже ослаблено, совсем немного требуется, чтобы высвободить Дунькин стан, чтобы платье рухнуло, шурша, к ее ногам, а сама она вышла из голубовато-зеленых волн и белых кружев, как Венера из морской пены. Вот разве что на Венере не было тонкой вырезной рубашечки по колено, с рукавом по локоток.
Он справился не сразу – ему редко доводилось раздергивать дамское шнурование. Дунька же, отпихнув ногой платье, опять села на постель – изогнувшись и облокотившись о подушку.
– Подвинься, Дуня, – сказал Архаров, закинул на кровать ее ноги, стряхнув с них сперва башмачки, и сам лег рядом на левый бок. Но ласкать все не начинал. И она тоже не спешила.
Архаров видел, как меняется ее лицо. Злость первых минут встречи прошла – Дунька расслабилась. Она не услышала того, что было бы ей неприятно, и даже одержала какую-то свою, крошечную, невразумительную, бабью победу.
– Вот чудно, – заметила она. – Мы с тобой как сто лет назад повенчаны. Вот сейчас потолковать о хозяйстве да и задремать потихоньку.
Архаров удивился – ему на ум пришло то же самое. Приподнявшись на локте, он посмотрел на Дунькино запрокинутое лицо. Нет, она не хотела сейчас амуриться, она чего-то иного хотела, неужто разговоров?
– Коли тебе охота о хозяйстве… Прачка у меня сбесилась. Для людей прачку держал, Настасью, она не справлялась, белья много, еще одну взял – Авдотью, хотел ее за Тихона отдать, а она себе любовника завела, стала к нему бегать.
– А много у вас стирки?
– А посуди сама – двенадцать человек дворни. На меня, на Меркурия Ивановича и на Сашку Михеева жена Дарья стирает, она же тонким столовым бельем заведует.
Дунька устроилась поудобнее, распахнула на Архарове розовый кафтан и забралась в него, накрылась огромной толстой полой.
– Как тепло, – сказала она мягким, засыпающим голосом. – Ты сказывай, сказывай. Я слушаю.
– Про прачку, Дуня?
– Можно и про нее.
Дунька прижалась, как малое дитя, и коли правда, что в таких случаях налетают амуры с луками и ядовитыми стрелками, то в архаровской спальне тем часом не было ни единого. Архаров рассказал про новые стулья, про Никодимкино злоумышление купить большой серебряный сервиз из полусотни предметов, чтобы было как в богатых старинных фамилиях, про лошадей, про дырявую крышу в каретном сарае. Она слушала, спрашивала, дала дельный совет – где взять серебро, чтобы без обману. А потом как-то неожиданно подалась наверх и уложила его крупную голову к себе на плечо.
– Вот так, – сказала. Он ждал еще слов, но она задумалась. И трудно было понять, чего ей в конце концов надобно.
Это сделалось ему подозрительно.
Женщина ни о чем не просила и ничего не брала – спрятанный на груди пятак не в счет. Сколько он знал свет, всякая женщина чего-то от него – да хотела. Матушка – примерного поведения, молодая нянька Акулька – чтобы молчал о ее шашнях с конюхами, тетка Авдотья Борисовна – чтобы при каждой визитации слушал, как она государю Петру Алексеичу чарку водки выносила и поцелуя в уста сподобилась.
Знакомая сводня в Петербурге просила и брала деньги. Дамы в светском обществе ничего от него не
