– Сбежал, что ли? Ну, черная душа…
– Далеко ему, сударь, не убежать. Вон он где, под лавку закатился.
И точно – доставленный с Пречистенки безгласный и недвижимый немец был обнаружен под лавкой. Архаров, присев на корточки, долго смотрел, как горемыка, раскрывая рот и корча гримасы, пытается беззвучно сообщить нечто важное, колотя вдобавок кулаком по полу.
– Как он сюда забрался? – спросил Архаров Шварца.
– Мы его, коли вы, сударь, изволили заметить, так уложили, чтобы он весь ход допроса хорошо видел. А сегодня Ваня с Кондратием налетчика Лодыгина маленько постегали, не кнутами даже, плетьми. А оный Лодыгин голосист до полной невыносимости, его послушать – так словно ржавой пилой поперек брюха пилят. Всего-то ничего, двадцать пять плетей вкатили, а шуму поднял – словно две сотни. И на то был мой главный расчет. Наш гость с перепугу выздоравливать принялся. У него уж и левая рука, и левая нога шевелятся. Коли его поставить – так он, сдается мне, на левой ноге уж превосходно стоять может и даже прыгать. Те, кто его похитить пытались, про это, видать, знали, потому и смогли доставить до окошка…
– Стало быть, встать не мог, так хоть уполз?
– С перепугу, сударь, с перепугу. Ясно же, что от нас ему никуда не деться. И говорить он согласен.
– А как ты с ним говорить собираешься, черная душа?
– А мы уж припасли грифельную доску. Ванюша, доску сюда неси. И стул для его милости.
– Мне так удобнее, – сказал Архаров. Он хотел непременно видеть лицо дающего показания безъязыкого немца. Шварц, догадавшись, потребовал еще свечей, установил доску, прислонив ее к стулу, велел положить рядом мокрую тряпицу – стирать написанное, и дал перепуганному немцу в левую руку грифель.
– Ваня, поддержи под локоток его, да бережнее, – велел напоследок Шварц Ване Носатому, и тот, опустившись на колени, выполнил приказание. После чего все поглядели на Архарова.
– Ну что, братец, долго ты колодой с глазами притворялся, пора и честь знать, – сказал обер- полицмейстер. – Начнем с того, как твои товарищи меня зимой пристрелить хотели. Коли ты с ними оказался, стало быть, знаешь поименно. Ну-ка, кто у вас был за старшего?
Рука с грифелем дернулась, провела кривую линию снизу вверх, неловко ее перечеркнула.
– Это ты «како», что ли, изобразить желаешь? – спросил Архаров. – Прозвание тому человеку, стало быть, с буквы «како» начинается?
– Вы, сударь, не с того конца начали, – заметил Шварц. – Коли он, как и я, из лифляндских немцев, то русской грамоте плохо разумеет, для него что «како», что «рцы», что «мыслете» – пустой звук.
– Так ты с ним по-немецки потолкуй, – велел Архаров. – Перечисляй буквы, пусть он знак подаст, когда услышит нужную.
– Ваши милости, гляньте! – гнусаво сказал Ваня.
На грифельной доске уже было изображение – кривой, хуже некуда, кружок, и в нем фигура, несколько похожая на крест.
– Это у него немецкая буква, что ли? – недоверчиво спросил Архаров.
– Нет, сударь, на букву что-то непохоже, – произнес озадаченный Шварц.
– Знак это, – вмешался Ваня, – что на заборах ставят.
– Сотри, – велел ему Архаров. – Послушай, голубчик, нам тут не до шуток. Нам нужно знать прозвание главаря, что велел в меня стрелять. Давай-ка еще раз, буква за буквой, хоть по-немецки, хоть по-русски, мне все едино. Ваня, подсоби…
Лишенный речи немец попытался изобразить лицом некое отрицание, рука же вывела кружок, несколько более ровный, и вписала в него крест.
Архаров и Шварц переглянулись.
– Знак-то знак, – сказал Архаров. – А к чему сие?
– Очертаниями на мальтийский крест походит, – заметил Шварц, взял грифель и изобразил мальтийский крест, вписанный в круг. – Так, что ли?
– Он именно это и хотел начертать, – глядя в лицо безгласному немцу, определил Архаров. – Ты что же, не ведаешь, как вашего предводителя звать? Ага, не ведает! А сие – на воротах, что ли, было намалевано? Нет? А где же?
– Изволите видеть, сударь, он уже охотно дает показания, – произнес Шварц. – Так что ступайте наверх, а мы тут сами понемногу выпытаем правду.
Архаров выпрямился. Он был несколько огорчен – крест в кругу пробудил его неуемное любопытство.
– Не извольте сомневаться, ваша милость, – знак это, – сказал ему Ваня. – Сам сколько таких понаставил…
Если бы не дела – черта с два выманили бы Архарова из подвала. Но слишком много их накопилось – пришлось лезть наверх по высоким каменным ступеням.
Следующие дни прошли в суете. Было не до крестов в кругах – Архаров затеял нешуточную охоту на Каинову братию. Привели ему бабу, которая была несколько лет назад сожительницей Мохнатого, баба побожилась, что он от нее ушел к молодой вдове куда-то чуть ли не в Ростокино. Привели другую бабу, травознайку, эта клялась, что костоправ дед Кукша на прошлый год как раз на Филипповки помер. И до того убедительно толковала про похороны, что Архаров даже ежился – вранья в ее рассказе не ощущалось ни на грош, так что на Пречистенку, судя по всему, являлось привидение. И еще много всякого народа таскали в полицейскую контору архаровцы, стараясь проделать это как можно более незаметно. Харитошка-Яман сыскал конюха, служившего у Каина, когда тот жил в Зарядье, в собственном дворце, по коему так тосковала Марфа. Конюх промышлял ныне цыганскими штуками с крадеными лошадьми – так умел перекрасить скотину, что собственный хозяин, прицениваясь, не признал бы. Харитошка с ним потолковал и понял, что старик что-то знает. Решили за ним присматривать – коли Каин чего на Москве затевает, то без лошадей не обойдется.
Наконец Демка затребовал подкрепления – по уговору с Герасимом, хозяином славного кабака «Негасимки», что на Васильевском спуске, чуть ли не под самым Покровским собором, как нора без окон, кто-то из архаровцев должен был постоянно сидеть в углу, изображая выпивоху, и при появлении некого Бухарника (крестильного имени Герасим не знал, да и на что ему оно?) спешить за подмогой. Поскольку оный Бухарник похвалялся, что будто бы старый Каинов дружок Камчатка – ему кум и сват.
Архаров не удержался – сам, когда стемнело, отправился к Герасиму. Они были знакомы еще с чумного времени, когда обер-полицмейстер, будучи капитан-поручиком Преображенского полка, затеял в «Негасимке» драку. Герасим Архарову понравился – был он мужик спокойный, понятливый, и хотя ростом почти вровень с Архаровым, из-за ширины своей казался низким, приземистым, а усугубляла это впечатление сивая борода, торчащая не вперед, а в стороны.
Герасим тоже по-своему был расположен к обер-полицмейстеру и не раз после той драки говаривал, что сразу распознал в офицере, знающем московские ухватки кулачного боя, настоящего начальника, которому лучше не перечить.
Архаров, невзирая на теплую погоду, явился в епанче и в надвинутой на брови треуголке, полагая, что тем достаточно себя обезопасил от проницательных глаз. Ни у кого в полицейской конторе, включая Шварца, еще не хватило мужества сказать обер-полицмейстеру, что его несложно опознать сзади по широкой спине и особой манере чуть наклонять вперед плечи.
С собой Архаров взял Степана Канзафарова, переодетого извозчиком, что имело особый смысл – почти у самых дверей «Негасимки» архаровцы привязали лошадь, запряженную в бричку, так что при необходимости Степан мог произвести столь любимое Шварцем наружное наблюдение с высоты кучерскох козел, преследовать беглеца или же везти начальство, куда будет велено.
– Добро пожаловать, ваша милость, – сказал, опознав обер-полицмейстера и выйдя ему навстречу, Герасим. – Не побрезгуйте угощеньицем.
– Когда же я твоим угощением брезговал? Неси, – позволил Архаров, садясь с краю длинного стола. Степан, войдя следом, молча уселся за другим столом, как будто даже не глядя на Архарова, но не упуская из виду ни его, ни Герасима, ни входную дверь.
– Солонина есть, бочечная и копченая, – предложил Герасим, – спинка свиная копченая, полотки гусиные и утиные, семга соленая, водка приказная, водка коричная и, не извольте гневаться, водка своего
