Архаров здраво рассудил, что Каин вряд ли свяжет гостевание беспутной девки Дуньки с событиями в доме московского обер-полицмейстера.
– Коли просишь – схожу, разведаю. А долг вот чем отдашь… – тут Дунька призадумалась. – Хозяйка моя прежняя сгинула, госпожа Тарантеева. Как корова языком слизнула.
– На что она тебе? Или у господина Захарова плохо живется?
– Да нет, Николай Петрович, живется-то сытно… а только скучно…
– С той госпожой веселее, что ли?
– Так она ж актерка! – воскликнула Дунька. – Героинь на театре представляет! Кого я только дома не повидала, пока у ней служила! Она и меня обещалась выучить! И начала было учить, да пропала!
– Как пропала?
– Жила она на Сретенке в хорошем доме и меня туда привозила. А потом – нет ее и нет, нет и нет… Я туда ездила, так и не впустили. Привратник говорит – такая-де гостила да съехала. Я к ней на старую квартиру – и там ничего не знают. А она ролю учила, играть собиралась, сказывала – в новом театре на главных ролях будет. И пропала…
– Подобрал кто-нибудь твою актерку и увез, – сказал Архаров. – Это для них обычное дело.
– Нет, Николай Петрович, – твердо сказала Дунька. – Моя Маланья Григорьевна сказывала – скоро на Москве будет новый театр, и ей там обещали всех героинь играть. А я ее знаю, она, чтоб быть на первых ролях, всех любовников к черту пошлет! И она мне трагедию показала, с которой театр откроют. Раньше-то ей в той трагедии ничего не перепало бы, а теперь – саму княжну играть собралась.
– Новый театр? Что-то не слышал я про такое… разве что какой бешеный помещик из своих Степок да Акулек навербует Венер с купидонами да велит в гостиной плясать…
Домашний театр, по мнению Архарова, был глупейшей забавой, бездарным переводом денег, развращением дворни, особливо девок, которые вместо своих обязанностей твердили дурацкие вирши и скакали, задрав юбки.
– Да нет же, сударь, какие Акульки? Там славную трагедию ставить хотят! Видел бы ты, какие платья госпоже Тарантеевой для этой трагедии сшили! Не хуже, чем у государыни! – храбро заявила Дунька.
– Ну, стало быть, к богатому господинчику на содержание пошла.
– Да коли так – зачем же ей от меня-то прятаться? Я ж все ее затеи знаю!.. – тут Дунька призадумалась. – А, может, и верно? Коли она в генеральши собралась – я для нее уже моветонное знакомство…
– Никодимка! Самовар тащи, дармоед! – крикнул Архаров, тем самым прекратив рассказ о госпоже Тарантеевой с ее главными ролями и новыми платьями.
Дунька надулась и потребовала, чтобы Архаров помог ей надеть и зашнуровать платье – хоть кое-как, только чтобы добраться до дому. Архаров запутался в шнурках и вынужден был звать на помощь камердинера. Никодимка помог, да заодно и выручил – спросил, не бежать ли за извозчиком.
Архаров понимал, что Дунька обиделась, сама уж не хочет оставаться, и чувствовал некоторую неловкость – любую другую девку выпроводил бы, не задумываясь, как ту же прачку Настасью, а вот с Дунькой так поступить уже не получалось. Причину ее обиды он, однако, не понял.
Но расстаться с ней так, как расставался среди ночи с прачкой Настасьей, он не мог. Дунька означала для него не только воплощенную возможность выплеснуть свою мужскую силу, эта девка задела душу – пусть даже самый краешек души, но для Архарова и это было много. Ровно настолько она прилепилась в душе, чтобы он мог честно себе в этом признаться. А вот коли бы она заняла чуть больше места – тут бы он и не пожелал знать правды… имел уж такой опыт неприятия правды, имел, куда от этого денешься…
– Ты, Дуня, еще приходи, – сказал Архаров, – ты будь без чинов… запросто…
Дунька, уже шагнувшая к дверям, обернулась, посмотрела на него внимательно, подошла. Судя по лицу, простила.
Что-то следовало сказать или совершить. Возможно, поцеловать. Но он не мог. Да и ей бы не позволил.
Дунька молча смотрела ему в лицо и дождалась – глаза встретились. Надолго. Он не думал, не ожидал, что когда-либо в жизни сможет вот так, длительно и спокойно, смотреть в женские глаза. А это оказалось возможно.
Странное чувство посетило архаровскую душу – то ли благодарность, то ли безмерное облегчение, словно у человека, сбросившего с плеч тяжкий груз. Оно продержалось ровно столько времени, сколько потребно для двух вдохов и выдохов, а потом растаяло.
– Бог даст, еще приду, – отвечала Дунька. С тем и ушла, не оборачиваясь. Никодимка поспешал впереди нее со свечой, и Архаров проводил взглядом улетающий, исчезающий в сумраке большого дома свет.
Вот теперь день был завершен окончательно.
Можно было лечь, раскинуться на смятой постели, вспомнить Дунькино тело и свою власть над ним, глубоко вздохнуть. И, не задаваясь лишними вопросами о причинах неожиданного Дунькиного визита, закрыть глаза и ощутить блаженство. Как будто самое сладкое в мире – уплывать в сонное царство, позволяя голове медленно кружиться и возноситься, пока не исчезнут все ощущения.
Наутро Архаров еле дождался, пока Никодимка уберет ему голову, – так хотелось поскорее узнать, что там, в полицейской конторе, с безгласным немцем.
Нетерпение оказалось столь велико, что он сам полез было в подвал, но был перехвачен Шварцем.
– Рано, сударь, – сказал немец. – Он еще ничего толком не видал. К вечеру созреет.
И Архаров пошел в кабинет – заниматься делами. Мало было хлопот – так теперь еще следовало наладить более основательное наблюдение за домом Марфы, откуда Каин и не собирался никуда уходить.
Он вызвал к себе Демку Костемарова, Харитошку-Ямана и Яшку-Скеса.
– Ступайте куда хотите, ройтесь в любом дерьме, а докопайтесь, кто чего слыхал про былых дружков Каина, – приказал он. – Вот на пропой.
И вручил им на троих два рубля.
– Ваша милость, маловато, – сказал дерзкий Демка. – Прибавить бы.
Архаров дал еще рубль и погнал было эту троицу вон из кабинета, но вспомнил про деда Кукшу. Деда на Пречистенке видал один лишь Демка. Он, заведя глаза к потолку, вслух перечислил приметы Каинова лазутчика, особо выделяя желтизну его седины и малиновый нос. Харитошка с Яшкой вполголоса их повторили. Архаров еще велел Демке забежать в канцелярию, продиктовать описание костоправа, чтобы снабдить им всех полицейских и десятских, а потом потребовал в кабинет Клашку Иванова. Тот был в отсутствии, явился не сразу.
– Помнишь, ты с тетрадкой бегал в театр? Ну-ка, отправляйся туда вдругорядь, поузнавай – не собирается ли кто из московских бояр у себя дома трагедию ставить.
– Какую трагедию, ваша милость?
– А бес ее знает. Любую. Актеришки должны знать, коли где любитель завелся. Ступай.
Отправив Клашку, Архаров счел, что сделал для Дуньки все, что в его силах. Иного пути отыскать пропавшую актерку он не видел. Впрочем, на успех не рассчитывал – Маланья Григорьевна могла и наврать, что взяли в новый театр на первые роли. С беспричинным бабьим враньем Архаров уже не раз сталкивался и даже уяснил себе его механизм: баба есть существо, не видящее дальше собственного носа, и для нее имеет смысл лишь то, что творится сию секунду, а как ее слова отзовутся в будущем, ей невдомек. Особливо когда хочется показать свое превосходство – по части богатства ли, знатной родни ли, махателей ли, придворной фортуны ли…
Впрочем, он был готов и на дальнейшие поиски госпожи Тарантеевой – лишь бы Дунька выпытала у Марфы, где искать чересчур ловкого деда Кукшу.
Вечером, когда Архаров уже засобирался домой, в кабинет заглянул Вакула.
– Вашу милость просят вниз пожаловать.
– Заговорил? – не веря чуду, спросил Архаров.
– Да как будто пытается, только ни хрена не понять, – попросту отвечал Вакула.
Архаров вслед за ним спустился в нижний подвал, а там его встретил Шварц и, взяв со стола свечу, повел в дальний угол.
– Извольте убедиться – пусто, – сказал он, освещая лежащий на полу тюфяк.
