Обер-полицмейстер подивился тому, что и Шварц, и Тучков, не сговариваясь, норовят дать Ване такое задание, чтобы он проявил всю свою сообразительность. Как если бы помогали ему подняться ступенькой выше и достичь наилучшего положения, какое только возможно при драных ноздрях.
– Пошлите меня, ваша милость, – попросил Ваня. – Я докопаюсь! Я то владение как свои пять пальцев знаю! Меня там припомнят!
– И чем скорее он туда поскачет, тем лучше, – добавил Левушка. – Ваня, учти – его там могут знать как Антона Фалька. И что Елизарьев более в полиции не служит, им там тоже неизвестно…
– Слушай, Тучков, кто из нас двоих обер-полицмейстер? – полюбопытствовал Архаров. Но без злобы – он уже видел, что Ваня и Левушка рассуждают правильно.
На Пресне Ваню высадили. Был он в простом армяке, так что полицейского мундира своими драными ноздрями не позорил. Архаров выдал ему полтину мелочью на извозчика и прочие расходы: где трезвый молчит, там ублаготворенный в трактире – все сведения внятно излагает.
Ваня растолковал Сеньке дорогу. Сенька, всю жизнь проживший в Москве, многие Ванины приметы знал, чего не знал – переспрашивал. Наконец расстались.
Они остались в экипаже вчетвером – Архаров Левушка, Саша и Никодимка, причем Никодимка молчал и смотрел в пол, стараясь занимать как можно менее места и не привлекать к себе внимания.
За экипажем ехали верховые – Михей Хохлов, Сергей Ушаков, Макарка, одетый хуже нищего, Максимка-попович, Устин Петров с котомкой, в которой были подрясник, скуфеечка и еще кое-что. Прочие были на Ходынском лугу.
Архаров молчал, поглядывая то на Левушку, то на Сашу, наконец им обоим предпочел окошко.
Он ехал по местности совершенно сельской. Редко выезжая за городские ворота, он плохо знал окрестности Москвы и изучал их настороженно. Знал только, что экипаж катит по Большой Звенигородской дороге, и, стало быть, сейчас где-то справа будет Хорошево.
С Хорошевым было что-то связано… кроме лошадей, понятное дело, вся Москва знала, что тут стоит огромная конюшня на каменном основании и выращиваются для нужд двора кони привозных пород… кто-то рассказывал, что уж более сотни лет эта местность служит для коневодства, потому что на заливных лугах удобнее всего выпасать кобыл с жеребятами…
Конюшню Архаров, ни разу тут не бывав, признал по парадной въездной башне, установленной за год до чумы.
За Хорошевым дорога свернула налево.
Когда подъехали к реке, оказалось, что ни Ваня, ни Сенька тут давно не бывали – не брод, а основательный наплавной мост соединял Хорошево с угодьями Серебряного Бора. Это был полуостров с озером посередке, окруженным болотами, прекраснейшее место для охоты на птицу и в особенности на цаплю, тут же на вершинах сосен гнездились соколы-сапсаны. Дорога же была такова, что обер- полицмейстер возблагодарил Господа, наславшего жару, – сейчас-то сухо, а осенью сюда на колесах и не суйся, засосет выше ступицы.
Через лес ехали под птичий звон и свист, особенно выделялись громкие и бойкие трели зябликов. Архаров даже видел несколько раз этих нарядных веселых птах, вызвавших совсем неожиданное размышление: головка у зяблика серая, спинка – коричневая, ниже – желто-зеленая, брюшко и грудка – винного цвета, на крылышках белые зеркальца; коли бы какой щеголь позволил себе это сочетание оттенков, смотрелся бы уродом и в гостиных был бы осмеян; птаха же почему-то кажется нарядной и красивой.
Дорога шла по северному краю полуострова и выводила, как обещал Ваня, к Троице-Лыкову, где, возможно, еще обретались «черт» и Елизарьев. Тут наплавной мост был таков, что того и гляди – колесо, раздвинув поломанные доски и бревна, провалится и уйдет в воду.
Слева в заводи плавали утки и гуси, за ними присматривали детишки. Несколько лодок отдыхали, наполовину вытащенные из воды. Слева, в полуверсте, стояла на холме старинная белая церковь и взгляд невольно искал ее отражение в воде.
Архаров на всякий случай открыл дверцу кареты и увидел чуть подальше на берегу парнишек. Они занимались именно тем, чем и должны заниматься в летний день подростки – учили друг друга ухваткам кулачного боя.
Левушка, оценив по достоинству мост, первый выскочил из экипажа и, перепрыгивая с бревнышка на бревнышко, лихо добрался до берега. За ним последовал Саша. Никодимка, косясь на Архарова, тоже освободил экипаж от своего веса – корзину с продовольствием все же оставил. Но Архаров мужественно сидел в карете, пока она не выехала на твердую землю.
Парнишки пропали из виду. А смотреть на них было весьма занимательно, особливо на самого рослого, главного в ватаге. Архаров невольно вспомнил Алехана и берег Яузы. Алехан тогда хвалился, что скоро поедет служить в Семеновский полк. Статочно, ему было лет четырнадцать, как тому юному верзиле. А кто в ватаге самый младший? А самый младший, толстенький и белобрысый, держался рядом с вожаком, норовя заглянуть ему в лицо. Похоже, все на свете повторялось.
Всадники, спешившись, перевели коней, и даже Устин справился с норовистым, не желавшим водных приключений Сивым.
Архаров жестом собрал всех вместе.
– Петров, Макарка, переодевайтесь. Сашка, вспоминай, как ты отсюда ночью выбирался.
Саша задумался, присел на корточки и начертил прутиком на песке план – примерно такой, какой они изготовили вместе с Ваней. Однако ночью он уходил в сторону Тушина, то бишь к северу, теперь же архаровская экспедиция прибыла в Троице-Лыково с юга.
Михей подобрал кусочек дерева, выласканный рекой, и поставил крестик на влажном сером песке.
– Вот тут у нас, – сказал он, – храм Божий. Ну-ка, вспоминай, церковь видел?
Архаров заметил, что его каблуки уж больно ушли в песок, и собрался перейти на сухое место. Но вместо того присел на корточки – на самом мелководье, где глубины было менее вершка, носилась стайка рыбешек, каждая – с ноготок, и ему показалось любовытным, как получается, что они все разом меняют направление.
Присев и упершись в бедра, обер-полицмейстер наблюдал за рыбками, сам себе не удивляясь – он знал, что погоня и стычка с врагом никуда не денутся, рыбок же таких в золотистой воде в ближпйшее время не будет. И такого воздуха тоже. На Пречистенку наносило порой с Москвы-реки столь гнилые ароматы, что хоть нос затыкай. Здесь же благоухало неподдельной свежестью – и он наслаждался бездумно, как в детстве, на Яузе, и чуть было не стал собирать в ладошку витые полосатые раковинки, покинутые безногими и безголовыми своими жильцами.
Он наслаждался тишиной – подлинной, чуть-чуть приправленной птичьими голосами и какими-то непостижимыми водяными шорохами. И вдруг тишина сделалась тяжелой. Он понял и выпрямился.
Архаровцы молча ждали приказаний.
– Ну, что, молодцы, посчитаемся за Демку? – спросил он. Ответа не требовалось.
Устин был уже одет в подрясник, а кафтан спрятал в экипаже. К счастью, он, ведя наружное наблюдение в монашескм образе, уже с неделю не брился, Вид был достоверный. Босоногий Макарка в лохмотьях смотрелся менее натурально – парень за последнее время вырос и мало был похож на жалкого сиротку. Вот как раз сиротки в полицейской конторе и недоставало – но Архаров прогнал мысль о поисках новых парнишек для службы на побегушках.
Среди ждущих приказа архаровцев обер-полицмейстер заметил своего камердинера. Никодимка из любопытства, свойственного его званию, стоял там, где мог услышать нечто занимательное.
– Не путайся в ногах, дурак, – сказал Архаров Никодимке, и тот покорно полез в экипаж – охранять корзину с окрошкой. Архаров же, глядя ему в спину, подумал, что порка дармоеду не повредит – ишь, являет усердие, с обедом через пол-Москвы катается, а ведь наверняка не поменял пряжки на новых башмаках и не отдал прачке Дарье тонкое белье – Настасье еще учиться и учиться обхождению с голландским полотном…
– Сашка, был у вас с Савиным уговор насчет сигнала?
– Был, Николай Петрович, козой мемекнуть, коли что…
– Козой… козлы вы оба, братцы… Итак – где ты его оставил? А вы слушайте.
– Оставил я его на огороде, у самого забора, откуда видно крыльцо. Крыльцо вроде обыкновенное, и
