Федька же не восседал на облучке, а стоял и держал вожжи, как заправский ямщик. Макарка и Ушаков шли рядом с телегой.
Архаров подошел и посмотрел в лицо раненому.
– Кто таков, как звать? – спросил без надежды на ответ.
Пособник «черта» молчал. Хотя был в полном сознании.
– Елизарьев, ты отвечай – кто он таков, коли не хочешь со Шварцем спознаться, – приказал Архаров.
Но ответа не услышал.
– Ну, в подвале заговоришь. Молодцы, грузите этого черта на телегу.
Елизатьев заворочался – ему не хотелось лежать рядом с мертвым телом.
Архаров глядел на него и пытался высмотреть в лице те черты, которые говорили бы о наклонности к предательству.
Как ни странно, до сих пор он не имел дела с предателями.
В полку было не столь уж великое разнообразие пороков на лицах: иной был выпивохой, иной – буяном, иной – страстным и безнадежным игроком, не более. Понятие о чести имелось у всех. А в свете Архаров бывал редко и физиономии придворных интриганов не исследовал.
Затем, уже в Москве, он вглядывался в рожи мазов и шуров. Мало хорошего было в тех рожах, и тайные осведомители, которые сообщали важные сведения архаровцам, добродетелями не блистали. Легко было прочитать в выражении их образин немудреную хитрость: я-де сейчас полиции помогу, иным разом полиция меня побережет, поскольку я ей нужен. Это были мелкие игры, внутреннее дело полицейской конторы, и посторонних они не касались, тем более – государственных дел.
Стоя на сцене Оперного дома, Архаров видел лица дворян, уже почти изменивших государыне. Он при необходимости легко бы докопался, кем двигала обида, кем – возвышенные мысли о справедливости. Но все те люди обмануты были князем Гореловым, если не брать в расчет стоявшего за его спиной «черта». А что в подвигах маркиза Пугачева, кроме голштинского, был и французский след, Архаров-то знал, да только обманутые князем, честно уверовавшем в воскресшего императора Петра Федоровича, господа не знали.
Сейчас перед обер-полицмейстером было лицо истинного предателя. Он был посвящен во многие затеи мнимого Фалька и недаром чувствовал свою безнаказанность. Что сподвигло его на все сомнительные подвиги? И не с того ли началось, что после чумы он отказался возвращаться в полицейскую контору?
Архаров обвел взглядом своих орлов.
Рыжий здоровенный Михей – проверен в деле, надежен. Сергей Ушаков – также. Максимка с Макаркой у него на глазах выросли, немало подзатыльников от тяжелой обер-полицмейстерской руки схлопотали – для их же пользы Архаров держал парнишек в строгости. Вот теперь и может порадоваться – выросли таковы, что в любом деле можно на них положиться. Устин Петров – и этот не подкачал! Федька – тот и вовсе любимчик, дважды спасал от смерти. Нет, глядя на них, не поймешь, откуда берется предательство…
А Федька меж тем слез с телеги, отошел и тихо беседовал с Левушкой. Тот, размахивая руками, описывал свой бой с «чертом» и даже изображал вполноги выпады и отступления. Даже сам себя отругал за ошибку, которая оставила царапину на груди, как раз посередке, а могло быть и хуже, острие шпаги только распороло рубаху…
– Вот черт, – сказал Левушка, шаря под рубахой. – Медальон пропал! И с лентой вместе!
– Портрет? – спросил Федька.
– Портрет. Чувствовал же я – дернулось! Не иначе – он ленту рассек, и все в воду полетело.
– Может, на мосту лежит?
И Федька, не спросясь, побежал, прихрамывая, искать портрет.
Конечно же, его на мокрых досках уже не было – и фехтовальщики там немало потоптались, и Устин возился, как тюлень, выползая из воды. Федька вернулся на сушу и встал столбом, созерцая воду.
Медальон с Варенькиным портретом ушел на дно саженях в трех-четырех от начала моста – глубина там уж всяко была не менее сажени. Нырнуть несложно, нырять он еще парнишкой выучился, знать бы – где!
Может, и вовсе какая-нибудь рыбина заглотала…
К нему подошел поручик Тучков и увесисто хлопнул по плечу.
– Ну, Федя, видать не судьба – не про нас тот портрет, – уже справившись с собственным легким огорчением, объявил Левушка. – Пошли! Господин обер-полицмейстер уже изволит по-народному выражаться.
Поглядел Федька на темную воду, вздохнул, повернулся и пошел к экипажу.
Ему вдруг стало ясно, что никогда более он не встретит Вареньку. Вокруг нее такие страсти, такие интриги! Может, ее и вовсе на границу ушлют, от греха подальше. И он ступал тяжко, прихрамывая, повесив буйную голову, и вздыхал столь тяжко, что Михей расхохотался.
– Эй, Федя, у нас вот так-то буренка дышит, когда ей телиться пора!
Архаровцы собрались у экипажа, наконец отвязали лошадей. Обер-полицмейстер взял к себе в экипаж Сашу и Левушку, Никодимку выставил и велел лезть на телегу.
– Николаша, сперва – на Пречистенку, – потребовал Левушка. – Ты погляди, на что мы все похожи!
Архаров дважды кивнул. И крикнул Сеньке, чтобы вез домой как-нибудь в объезд, огородами. Потому что и Сенька, и едущие следом за экипажем архаровцы имели такой вид, будто участвовали в знаменитом Чесменском морском сражении.
Оглядев свое воинство, обер-полицмейстер остановил взгляд на Макарке. Этому орлу удалось и в реку не свалиться, и в грязи не вываляться.
– Ну-ка, скачи в контору. Может статься, там есть новости о Каине, черти б его побрали. Потом – ко мне. По коням, молодцы.
И полез в карету. Дело было сделано, хотелось посидеть и помолчать, пусть даже под Левушкины восторги и ужасы.
Полицейские ехали вслед за архаровским экипажем молча. Некому было вдруг завести песню о молодце, что шагает вдоль по крутому бережку, или об утице луговой, или о миленьком на троечке. И все они разом затосковали по звонкому, переливчатому, вечно-юному голосу. Скрип колес разве что, стук копыт, какие-то далекие голоса были сейчас их музыкой – музыкой победителей, которым победа не в радость, потому что надобно еще отыскать и с честью похоронить Демкино тело…
Добравшись до Пречистенки, обер-полицмейстер отправил всех в людскую – пусть там бабы приведут их в порядок, дадут умыться, обсушат как-нибудь. Меркурию Ивановичу велел поглядеть раненого – может, еще не безнадежен. Сам же отправился в свои покои – хотел всего-навсего продиктовать письмо.
Его встретил на лестнице Лопухин – нарядный, в светло-зеленом модном кафтане, напудренный, чуть нарумяненный – не иначе, собрался к невесте в гостиную, пленять дядюшек и тетушек. Отправляясь на тайные ночные свидания в саду, он так не наряжался.
– Я в окно глядел, когда вы подъезжали. Ну и кавалькада у тебя, Архаров, – сказал Лопухин. – С кем это вы воевали?
– Коли угодно, спустись да погляди в телеге, – не совсем любезно отвечал Архаров.
– Непременно самому надобно было ездить?
– А сидя в кабинете, много не накомандуешь.
– Вот тут и видно, что в полиции все устроено неправильно. Начальник должен распоряжаться, подчиненные исполнять. Что же это за устройство, коли начальник сам должен вместо подчиненных трудиться? – резонно спросил Лопухин. – Я, Архаров, записку готовлю, имей в виду, об улучшении полицейской деятельности.
– Готовь, коли охота. К невесте собрался?
– Сперва – к Пашотт, потом все вместе поедем ужинать к его сиятельству. Архаров, ступай умойся да и приезжай туда! Ее сиятелство передавать изволила, что дамы по тебе соскучились.
В голосе и взгляде Лопухина было известное лукавство. Не иначе, намекал на Вареньку.
Надобно было что-то отвечать, но пристойные слова на ум не шли. Выручил Левушка – прискакал через три ступеньки, исполненный восторга:
– Лопухин, кабы ты видел, как я сегодня дрался!
