кофейник и табакерку, взяла табакерку и сунула в узел.
Каин даже не шевельнулся.
– Пошла вон, – сказал Архаров.
– Я о нем, о всех его затеях, знать не знала. Сманил дуру, платья и серьги обещал…
– Пошла вон.
Девка вышла. Архаров слышал, как каблучки простучали по сеням, как хлопнула дверь.
Тогда только Каин поднял голову и посмотрел с некоторой надеждой.
– Говорил же тебе – сгинь из Москвы, – тихо произнес обер-полицмейстер.
– Так и уходил… А что, сударь, не отпустил бы ты меня? Я тебе про графа Матюшкина расскажу, про елтону его, и как граф Ховрин меня к ним посылал…
Теперь на Мишеля Ховрина можно было валить все, но Каин, скорее всего, сказал правду – кто бы, кроме покойного графа, свел его с «чертом», давним своим приятелем по шулерскому притону?
– …и как они меня с французом сводили, и на что подбивали. Да и не столь на мне вины, как на первый взгляд кажется. Э?
Архаров все смотрел на изуродованную ногу.
Каин непременно станет врать, выгораживая себя, объясняя свое предательство незнанием и обычной жаждой наживы, поливая грязью тех, к кому сам же пристал, предложив свои услуги. Кондратий Барыгин и Вакула его жалеть не станут. А меж тем только он и мог научить французов – кто бы еще так понял нрав Архарова, сперва сидящего сиднем в своем кабинете, а потом непременно прущему на рожон впереди всех? На чем, собственно, и была построена интрига…
Каин волновался – за руками-то следил, а пальцы ног поджались.
Жалкая, обреченная плоть…
– Говорил же тебе… – повторил Архаров, вынул из кармана руку с небольшим английским пистолетом и выстрелил Каину в грудь.
Пистолет меток лишь в ближнем бою. Тут же – ближе некуда, и сажени не будет.
Каин ахнул и повалился со скамьи.
Архаров даже не посмотрел на него – он знал, что выстрел был удачный, смертельный. Затем шагнул к столу, взял золотой кофейник, развернулся и пошел прочь из комнаты.
Он встал на крыльце, опустив дымящийся пистолет. Подбежали Тимофей, Ушаков, Максимка, Клашка Иванов, всех растолкал и пробился в первый ряд Федька.
Он был их командиром – а это значило, что ему ничего не надо объяснять подчиненным.
Архаровцы молча ждали – вдруг командир что-то скажет. А он, опустив голову, набычившись, не мог и не желал говорить, да и с крыльца сходить почему-то не хотел. Так и стоял: в одной руке английский пистолет, в другой французский кофейник.
Он сделал то, что должен был сделать, – уничтожил крысу. Как тот котишка из Каиновой басни. Две было возможности избавить Москву от этой крысы – выгнать навеки или убить. Выгнать не удалось. Но даже Шварц должен был бы понять – это наилучший выход из положения…
Если Архарову и случилось когда-либо убить человека – сам он об этом доподлинно не знал. Четыре года назад, в Чумной бунт, он приказывал солдатам стрелять по толпе и стрелял сам. И потом доводилось, но – в ходе схватки, когда и прочие палили, промахивались, попадали. Возможно, Каин был его первым покойником. Сам он не ощущал себя в эти минуты ни убийцей, ни палачом, ни исполнителем воли Божьей, ни даже офицером, исполнившим долг в меру своего разумения.
В его владения забралась хитрая и опасная крыса. Он ее пристрелил. Чего же более? Каин в его разумении уже давно не был человеком. Блажен, иже и скоты милует – эти слова из Священного Писания Архаров знал твердо и помиловал Каина примерно так же, как живую четвероногую и хвостатую крысу – уничтожил без лишнего мучительства. А в подвале довольно будет для допросов прочей Каиновой братии – узнав про гибель своего предводителя, мазы, несомненно, поумнеют и охотно расскажут все, что им известно, свалив при этом все грехи на покойника.
Крысы больше нет. А котишка, ни на кого не обращая внимания, зализывает раны, коих накопилось уже немало.
Архаровцы ждали, не решаясь заговорить с командиром, только что убившим человека – не в стычке, не в поединке, а как охотник пристреливает загнанного зверя. Каждый из них рад был бы изловить Каина и сдать его с рук на руки Шварцу, каждый преспокойно бы выстрелил в старика, коли не знал бы иного способа его задержать, но убивать человека, который окружен со всех сторон, убивать без особой нужды – этого они понять пока еще не могли.
И они искали оправдание для своего командира, и оно возникло едва ли не у всех разом.
– Вот и поплатился за Демку… – очень тихо сказал Тимофей.
– Царствие нашему Демке небесное, – добавил Ваня.
Устин был тут же, стоял позади всех, но Ваню расслышал.
За свою жизнь он повидал, пожалуй, столько же мертвых тел, сколько все архаровцы, вместе взятые. С ранней юности дьячок читал Псалтирь над покойниками. Проводя ночи возле открытого гроба, он освоился с присутствием смерти телесной. Правда, он позже всех догадался, что сделал Архаров, но раньше всех понял, как себя вести.
– Ваша милость, – сказал, подойдя к крыльцу, Устин. – Дозвольте мне там помолиться…
– Помолиться? – переспросил Архаров.
– Ваша милость, ему теперь молитва более, чем кому другому, надобна, – тихо произнес Устин и, изловчившись, проскользнул мимо Архарова в двери.
Архаров, медленно повернув голову, хмуро поглядел ему вслед. Устин несколько озадачил его своим деловитым исполнением христианского долга. Но, похоже, он был прав – по крайней мере, его голос, громко нарушивший возникшую после выстрела тишину, помог Архарову вновь ощутить течение времени.
И в мире, где только что снова появилось время, раздался стук копыт – пронесся, удаляясь, куда-то в сторону Яузы.
Архаров понял, кто покинул его, и дважды кивнул – иначе и быть не могло.
– Я, ваша милость, пошлю за телегой, – сказал Тимофей. – Там, поди, много чего еще найдется, что к нам доставить следует. Да и ту парочку мазов. Позвольте, ваша милость…
И Тимофей, взяв пистолет за ствол, забрал оружие у обер-полицмейстера. Архаров остался с кофейником.
Жизнь продолжалась, служба продолжалась, и все вдруг поняли, как следует себя вести: ни словом более не обмолвиться о Каине, как если бы он в Москве не появлялся, а так и сидел по сей день в сибирской каторге. Потом, собравшись у кого-нибудь поздно вечером, и можно будет потолковать о событии, сейчас же следует думать не о том, кто застрелен, а о том, кто жив.
Архаров прочитал на лицах это безмолвное общее решение. Иначе и быть не могло. Иначе эти люди не были бы его людьми.
– Ваша милость, что с девкой делать? – спросил, подойдя, Скес, показывая совершенное безразличие к судьбе Каина. – Там ее Захар держит, она божится, что вы ей дозволили уходить.
– Пошли, – сказал Архаров, и Скес повел его через темный двор к калитке.
Захар держал девку, вывернув ей руки так, что и не пошевелиться. Узел с вещами стоял у ее ног.
– Кто такова? – спросил Архаров.
– Катерина Печатниковых, – отвечала девка, и сразу было ясно – врет. – Не велите ему, ваше сиятельство, добро мое отнимать, сами ж позволили унести.
– Позволил… Где тело Костемарова?
– Какого еще Костемарова?
– Коли ты с Каином жила, должна знать.
– Да мало ли с кем он якшался? Я-то по другой части ему служила!
– Тебя мой человек видел, когда к Костемарову на замоскворецкий ваш хаз пробрался.
Федька рассказал лишь о девке, которая жила в том доме и имела некоторую власть. А желание власти на лице пленницы было написано огромными буквами, как в заглавии печатного указа.
– Ну, будешь ли говорить?
– Ничего не знаю, спала я с ним – и все, ваше сиятельство…
