государыне, от того была польза? Этот же – еще неведомо, как себя в трудный час окажет?
Левушка покосился на обер-полицмейстера – не понимал этого молчания, которое могло показаться признаком заносчивости и гордыни. Сейчас бы и, вступя в беседу, ловко отвлечь государыню с фаворитом от их внутренних несогласий. Оба за это будут благодарны.
– Сие с его стороны благоразумно, – сказал фаворит. – Друзьям графа не следует его отговаривать.
– Я люблю иметь разум и весь свет на стороне своей и своих друзей, и не люблю оказывать милости, из-за которых вытягиваются лица у многих, – парировала государыня. – И, коли уж мы толкуем о заговоре, то главный герой не должен быть позабыт. Верно ли, что сей молодец способствовал раскрытию заговора?
Государыня указала веером на безмолвного Федьку.
– Именно так, ваше величество, – отвечал Левушка. – Кабы не он – много бы злодеи бед понаделали. Он и заговор раскрыл, и шпиона выследил. Сделал сие, не дожидаясь приказаний, а лишь из чистосердечного рвения.
На архаровский взгляд, поручик Тучков беседовал с императрицей уж чересчур вольно. Сам он словно окаменел в своем огромном и тяжелом кафтане, держа крупную голову наклоненной самым почтительным образом.
– А ты что скажешь, Николай Петрович? – обратилась к нему государыня.
– Все так, как поручик Тучков доложил, – подтвердил Архаров. – Сей полицейский служащий проявил рвение, усердие и ловкость. Достоин награждения и повышения по службе.
– То есть, один московский полицейский спас от позора и меня, и весь двор?
– Да, ваше величество! – прежде Архарова выпалил Левушка.
– Так, ваше величество, – на долю мгнования опоздав, но почти разом с ним, произнес Архаров.
Причем оба, оказавшись рядом, старались друг на дружку не смотреть.
Федька стоял, глядя в пол, и не верил собственным ушам. Архаров и Тучков едва ль не за уши тащили его сейчас вверх, отказывались от славы и похвал для себя, преподнося государыне, как некую драгоценность на золотом подносе, тверского мещанина, колодника, мортуса, полицейского служащего Савина.
– Награждать мне приятно, – сказала государыня, с улыбкой глядя на Федьку, даже любуясь им. Он был не того богатырского сложения, которое редко оставляло ее равнодушной, но плечист, чернобров, черноглаз, и, коли бы нарядить его в придворное платье да обучить изящным манерам, затмил бы, поди, записных санкт-петербуржских щеголей и красавцев.
Господин Потемкин тут же полез в карман и достал дорогую табакерку с эмалевой картинкой на крышке.
– Вот тебе, кавалер, награда, – и вжал безделушку в Федькину ладонь.
– Нет, нет, этого мало, – возразила Брюсша. – Он большего достоин.
– Ваше величество, сей полицейский превосходно служил вам, будучи в самых низших чинах, но еще лучше послужит в высоком чине! – встрял Левушка с истинно гвардейской отвагой.
– Что скажешь, Николай Петрович?
Архаров понял вопрос государыни.
– Полиции недостает хороших офицеров, ваше величество, молодые люди из почтенных фамилий не идут к нам служить. Коли бы полицейский служащий Савин был награжден должным образом… из вашего величества рук, вашей волей… сие бы прибавило уважения к полиции…
Он никак не мог выговорить того, что уже созрело, что уже висело в воздухе, словно выбирая уста, с которых прозвучать. Да и кто он такой, чтобы советовать государыне возвести в дворянство Федьку Савина? Молодому нахалу Тучкову такой совет простят, а обер-полицмейстеру – того гляди, припомнят.
Да как же намекнуть Левушке?
Но государыня была умна.
– Вот и я того же мнения, – сказала она. – Но присвоение чина влечет за собой и иную награду. Что же, молодец, будешь отныне потомственным дворянином, заслужил, радуйся. И впредь служи честно.
Федька поднял наконец голову. Обвел взглядом всех, бывших перед ним, – Архарова, Левушку, государыню, графиню Брюс, господина Потемкина, какого-то еще господина у окна, быстро записавшего нечто серебряным карандашиком в карманную книжицу. Творилось неладное – точно лучший из всех возможных снов вдруг принялся сбываться. И голоса были ласковы, доброжелательны, и сердце Федькино ощутило общую к нему любовь и благосклонность… то, чего он отродясь не чувствовал…
Он зажмурился, пытаясь удержать слезы.
– А хорош кавалер, – продолжала государыня. – Коли не женат – так сама ему невесту посватаю, у меня в штате много девиц хороших фамилий. И еще до отъезда на свадьбе будем пировать, а, Григорий Александрович?
Потемкин невольно улыбнулся. Свадебные хлопоты были любимым развлечением Екатерины Алексеевны. К тому же, радостный взгляд синих глаз государыни говорил ему более, чем прочим. Она словно хотела устройством чужого счастья подтвердить и укрепить свое собственное.
– Это будет большая честь для господина Савина, – уже с учетом новорожденного дворянского звания, сказал Потемкин.
Федька потерял всякое соображение. Дворянство, свадьба… какая, к черту, свадьба?!
Он шагнул вперед и упал перед государыней на колени. Следовало тотчас же объявить, что ему никто не нужен! Что нужна одна-единственная, а девицы хороших фамилий… да Бог с ними!.. Но слов не было, были только распахнутые глаза. Как раньше он избегал взгляда императрицы, так теперь стремился поймать его, чтобы передать свою безмолвную, но страстную мольбу.
– Ваше величество, сей кавалер давно уж без памяти влюблен, – пришел на помощь Левушка, и Архаров даже позавидовал тому, как свободно он говорит о таких вещах с государыней.
– И что же, не отдают за него? Встань, сударь, – велела государыня. – Подумай хорошенько. Ты теперь будешь носить дворянскую шпагу, станешь офицером, тебе нужна жена, достойная того…
Федька не вставал, а лишь глядел – и Екатерина Алексеевна, сама способная до смерти влюбиться, даже в нынешние свои годы, все поняла.
– Да кто ж такова? – спросила она.
Федька ничего не мог поделать со своей немотой – произнести имя Вареньки было выше его сил.
Но Левушка снова пришел на помощь.
– Он, ваше величество, в девицу дворянского звания влюбился, уж года два тому будет. Он и не чаял, что когда-либо найдет способ к ней посвататься, а теперь, по вашей милости, любовь свою сможет увенчать как полагается! – выпалил поручик Тучков, и Архаров снова позавидовал ему: Левушка знал, что должно нравиться государыне.
– Два года молодец о том молчал? – государыня обвела взглядом мужчин и ободряюще улыбнулась Федьке, но он уже ничего от волнения не разумел.
Вдруг царица подошла к нему совсем близко.
– А любовь-то заперта в сердце за десятью замками, ужасно как ей тесно, с великой нуждою умещается, того и смотри, что где ни на есть выскочит, – не только лукаво, не только с душевным сочувствием, но и с изрядным кокетством произнесла она. – Ну, говори ж, сударь, как звать девицу? Она ведь девица?
Федька вздохнул – имя было настолько для него свято, что боялся прикоснуться устами.
– Варвара Пухова, ваше величество, княжны Шестуновой воспитанница! – бойко доложил Левушка. – И он также девице не противен. Да она знала, что за него не отдадут, оттого и горевала.
Федька дернулся, словно горячий жеребчик, стремительно повернулся к Левушке и чуть было не брякнул: да что ты врешь?! Насилу сдержался.
– Как? Та самая Пухова? – государыня повернулась к Архарову.
– Он, ваше величество, ее от смерти спас, – сказал Архаров. – И когда некие злоумышленники желали ее похитить, чтобы с ней обвенчаться и великое смятение произвести, бежать ей пособил и при сем был ранен шпагой в грудь.
Сказал он это с умыслом – чтобы царица вспомнила князя Горелова с его затеями и оценила верную
