Вороные исчезли из виду, и тут же карета остановилась.
Архаров вошел в дом и первым делом обратил внимание на лицо горничной Агашки.
Девка смутилась. Принимать знатного гостя и приглашать его наверх, в гостиную, она явно не желала… или боялась?..
– Здравствуй, Агаша, – сказал Архаров. – Что, Авдотья Ивановна принимает?
Девка закивала. Она явно не знала, как быть.
Архаров задумался на миг. Коли Дунька завела себе махателя – это полбеды, решил он, потому и завела, что в отношениях с обер-полицмейстером не имела никакой определенности. На то она и мартона, чтобы в одиночестве не спать. Но теперь все будет не так… теперь все будет благопристойно…
Он еще раз перебрал в памяти все все тщательно продуманные подробности своего предложения. Оплачивать дом, карету, лошадей… два новых нарядных платья в месяц… коли угодно мечтать о сцене – нанять учителей, пусть балуется… и содержать «амурное гнездышко» не хуже покойника Захарова, устраивая там светские развлечения для людей своего круга, этим уж Дунька пусть сама озаботится… ревностью преследовать ее никто не станет – сие пошло и моветонно…
Поскольку Агашка все еще молчала, он прошел мимо нее и поднялся по лестнице. Внизу услышал громкое «ахти мне», понял – это выскочила с кухни стряпуха Савишна, и Агашка докладывает ей о госте.
В комнатах у Дуньки был некоторый разгром – мебель стояла на местах, но стол был без скатерти, пропали канделябры, безделушки. Архаров понял – хозяйка вздумала съезжать.
– Дуня, ты где? – позвал он, направляясь к спальне.
Она выскочила навстречу, и Архаров хмыкнул.
На Дуньке был мужской наряд, но не тот забавный голубой кафтанчик, в коем она штурмовала Оперный дом в Лефортове. Одета она была – хоть на придворный маскарад. На Дуньке была темно-красная пара из дорогой ткани, кафтан новомодный – с расходящимися полами, такой же камзол – из золотого атласа с тонкой вышивкой букетиками. Букет был приколот и на кафтане – из искусственных цветов хорошей работы, а на груди у Дуньки, поверх золотистых блондов, на черной ленте висел медальон.
Волосы были убраны в модную прическу – подвиты, взбиты, приподняты сверху и по бокам, так что голова казалась больше натуральной. Но не напудрены – этой пачкотни Дунька не любила, собственный цвет был хорош.
Она уставилась на гостя и, как Агашка, ни слова не могла произнести.
– Здравствуй, Дуня, – сказал Архаров. – Садись, потолкуем.
– Здравствуй, Николай Петрович.
Она села в кресло «кабриолет» (дай Бог здоровья княгине Волконской, Архаров уже запомнил эти названия), указала на соседнее кресло. Получилось это у нее даже изящно, совершенно по-дамски, – как будто не она пять лет назад носилась по Зарядью босиком, помогая Марфе по хозяйству.
– Ты, я вижу, съезжать собралась. Ни к чему это, Дуня. Оставайся тут, живи, как привыкла. Дом и карету с лошадьми я тебе оплачивать буду, всю прислугу, как полагается, туалеты, стол…
– Николай Петрович, это ты что же, на содержание меня берешь? – тихо спросила Дунька.
– Да, Дуня. Будешь жить, как привыкла при господине Захарове. Может, даже еще лучше. Больше будешь выезжать, у себя принимать, учителей тебе найму – музыкального, танцевального, какие там еще полагаются.
– Фехтовального…
Архаров посмотрел на нее внимательно – нет, Дунька не шутила.
– Разве что вздумаешь в полк поступать.
Тут ему вдруг пришла в голову еще одна дамская забава.
– Можешь, коли угодно, в манеж ездить, брать уроки конной езды, по примеру государыни. У меня Агатка без дела на конюшне стоит, понравится – забирай. Стало быть, подумай, сколько тебе ежемесячно на дом требуется…
– Николай Петрович!
– Что, Дуня?
– Ни к чему это!
Архаров подождал – не будет ли объяснения странным словам. Но Дунька только вздохнула и отвернулась.
– Ежели я тебя, Дуня, когда обидел, то прости, вперед буду умнее, – на всякий случай сказал он.
Она ответила не сразу.
– А что ж ты, Николай Петрович, не спросишь – мил ли ты мне?
Это было и вовсе неожиданно – после того, как Дунька сама прибегала на Пречистенку, никто ее не гнал туда силком и денег ей за это не платил!
– Будет тебе, Дуня, дурачиться, – сказал Архаров и вспомнил советы Марфы. – Я тебе говорю попросту – беру на содержание…
Тут опять пришла на ум их первая встреча после чумы – когда нарядная Дунька посреди Ильинки хвасталась: «А у меня радость! Меня на содержание взяли!»
– Нет, сударь мой, – вдруг произнесла она, глядя мимо глаз. – Не пойду. Будет с меня…
– Не кобенься, Дуня. Я тебе добра желаю.
– Нет. Не надобно мне твоего добра.
Лицо не лгало – Дунька действительно более не нуждалась ни в Архарове, ни в его близости. Это было весьма странно…
– Другого завела? – спросил Архаров.
– Другого, Николай Петрович. Не обессудь.
Он встал.
– Ну, Дуня, коли так – навязываться не стану. А кто таков?
Встала и она.
В ее огромных раскосых глазищах не было знакомого ему огня. Дунька приняла некое решение – и далось оно ей нелегко. Так глядит человек, решительно отказавшийся от всего минувшего и весьма смутно представляющий себе свое будущее; возврата к былому, однако ж, не допускающий.
– Да уж не в монастырь ли ты собралась? – осенило Архарова.
– А коли так?
– В мужском наряде?
– В мужском путешествовать ловчее.
Тут она была права – после дождя в застрявшей карете, поди, насидишься, а в седле – и горя не знаешь.
– Грешно же, Дуня.
– Не твоя печаль, – огрызнулась она.
Что-то тут было не так…
– Может, одумаешься? – миролюбиво спросил Архаров. – Я тебя не неволю, не тороплю, подумай, с Марфой потолкуй.
Она вздохнула и наконец-то посмотрела ему в глаза.
И стало ясно, что время безнадежно упущено.
Надо было хватать Дуньку в охапку еще тогда, в Лефортове, когда она выскочила на сцену, размахивая дрянной дешевой шпажонкой, чтобы защитить от бунтовщиков московского обер-полицмейстера. Хватать – там, в запущенном парке, в каком-нибудь неподстриженном боскете, превратившемся в зеленую лиственную пещеру, ведь ждала же она этого, желала же она этого, не отпускать ее более в захаровские владения на Ильинке, пропади пропадом все платья и побрякушки – новых накупить!
И не забивать себе дурную башку всякой ахинеей… Матвей бы даже выразился так: безнадежной ахинеей.
– Николай Петрович, – сказала Дунька, – устала я тебя дожидаться. А знаешь, что бывает, когда дожидаться устаешь? Тогда, сударь мой, идешь ты в Божий храм да и просишь: Господи, пошли мне хоть что, все приму и тут же исполню, лишь бы… лишь бы не прежнее… И Господь посылает! Главное – не струсить и принять. Так-то, Николай Петрович. Это как ежели бы кто тонул, Богу молился, а ему руку
