– Пошла вон! – рявкнул Федька.
Дверь захлопнулась.
– Попа приведи, – повторил просьбу Абросимов. Он был смертельно бледен и уже, кажется, не видел Федьку.
– Господи, хоть бы Устина с собой взял, дурак я, дурак неотесанный… – пробормотал Федька. Устин в прежней, дополицейской жизни не был рукоположен в сан, теперь и подавно его это не ожидало, но он бы нашел правильные слова, он бы нужную молитву прочитал!
Федька в храм Божий не ходил, а забредал. Было у него богомольное настроение – мог и службу отстоять. Не было – ставил свечки за упокой души нечаянно убитого им в драке приятеля. Были деньги – заказывал панихиду, не было – не заказывал… Что же касается молитв – знал с детства «Отче наш», «Богородице», «Трисвятое», те краткие молитвы, которым легко обучить ребенка. До сей поры ему их вполне хватало.
Смотреть в лицо Абросимову он больше не мог. Уставился в пол.
Во дворе зашумели, дверь опять распахнулась. Вошли Тимофей и Захар Иванов.
– Мы верхами, – сказал Тимофей. – За нами шавозка плетется. Пертовый маз велел его домой везти, сам за Воробьевым послал. Что тут у вас вышло? Мы только и поняли, что его ножом пырнули и стрельба была.
Иванов опустился на колени рядом с Федькой.
– Сдается, Воробьев уж ни к чему, – сказал он.
– Пошел к монаху на хрен, – отвечал Федька. – Живой он. И крови, глянь, почти не вытекло. Братцы, вы им займитесь, Христа ради, а мне лошадь дайте! Я к пертовому мазу поскачу, дело срочное! А вы, когда придет шавозка, прихватите с собой того гиряка обезножевшего, Елизарова. Он в этом деле, сдается, главный. И сразу его в нижний подвал!
– Возьми Острейку, она резвее, – посоветовал Тимофей.
Федька выскочил на крыльцо, выбежал на улицу.
Теткин зять, здешний десятский, молодой толстый парень, румяный, золотоволосый и кудрявый, держал в поводу трех лошадей. Двух Федька знал – гнедого мерина Похана и рыжую кобылку Острейку. Эти служили в полиции, годились и под седло, и в упряжь. Он забрал кобылку, сел в седло и до Никитских ворот добрался галопом, дальше уж было сложнее – по улице, заполненной каретами и телегами, не больно разгонишься. А Федькина душа жаждала бешеной скачки. Только скорость и ветер в лицо могли освободить его от тяжести на душе и вернуть обычную свободу, в повседневной жизни за суетой не замечаемую.
Он жил легко и радостно, и даже любовь к недосягаемой Вареньке была в его понимании счастливой – ведь дал же Господь и встречи, и разговоры, и пожатие ее руки, и взгляд пламенный – когда она ночью прибежала к нему, раненому, в особняк на Пречистенке. Сейчас же Федьке было плохо – он не сумел помочь товарищу, и совершенно вылетело из его буйной головы, что он своим самостоятельным расследованием, возможно, даже спас Абросимова: если бы Федька не ворвался во двор и не попал в дом Елизарова, старый полицейский помирал бы там сейчас неведомо для всех, а потом его тело, раздев, скинули бы в речку Пресню, как оно в тех краях обыкновенно делалось.
Без особого членовредительства (если не считать сбитого с ног деревенского мужика, ну так тот, растяпа, сам под копыта полез) Федька добрался до Рязанского подворья и ворвался в архаровский кабинет.
– Что там с Абросимовым? – сразу спросил обер-полицмейстер.
– Ранен, ваша милость, либо Семеном Елизаровым, либо по его приказанию!
– Что еще за Семен?
– Он, ваша милость, еще до чумы в полиции служил, потом уж не вернулся.
– Прелестно…
– Этот Елизаров к нам сюда на Пасху приходил, и еще раза два, к старым дружкам. Не иначе, это он нож срусил!
– Ну-ка, изложи все внятно.
Федька стал пряменько и отрапортовал о своей беседе с Максимкой, о визите к Елизарову и о стрельбе в Малом Конюшковском переулке.
Архаров, к его большому удивлению, был сильно недоволен – Федька спугнул ту дичь, которую он сам собирался неторопливо и хитроумно выследить. А теперь поди знай, куда подались фальшивые полицейские да что у них на уме…
– А за каким чертом туда Абросимов потащился?
– Так он тоже, поди, догадался, что ножик у Елизарова. Видать, хотел его прямо попросить: верни, мол, уначенное! И выходит, ваша милость, что Демка ножа не брал!
Архаров задумался.
Что-то во всем этом деле не совпадало…
Вдруг он увидел неувязку.
Воровство ножа из Шварцева чулана – не то преступление, за которое рубят голову или отправляют в каторгу. Коли бы Абросимов просто сказал Елизарову, что украденное следует вернуть, то не стал бы пырять бывшего сослуживца ножом. Старый полицейский поплатился за то, что видел фальшивых полицейских. Но за что похожий на Клавароша мазурик подстрелил во дворе парня и целился в бабу? И старик Елизаров, оставшицся во дворе…
– Рассказывай вдругорядь. И без предисловий.
– Подхожу я, стало быть, к калитке, ваша милость. От Абросимова отстал ровно настолько, чтоб ему в дом войти… У самой калитки меня детина чуть с ног не сшиб, а у детины кафтан в руке зажат. Вижу – наш мундир, полицейский. Я – во двор, там старик этот, злой, как бес…
– Что ж Абросимов не остался со стариком во дворе говорить, а в дом пошел?
Тут и Федька призадумался.
– Да кто ж его знает? Может, старик сказал Абросимову, что нож в доме лежит, а сам он ногами слаб, так чтоб Абросимов вошел и взял? А там его и пырнули…
– Так сразу? Сам же толковал – старик злобный и несговорчивый? И как старик успел дать знать тому мазурику, что в доме: пускай, мол, нож в дело? Или они нарочно там сидели, один во дворе, другой в доме, Абросимова ждали?
Федька вздохнул – объяснения этому диву у него не находилось.
– Ваша милость, вот привезут этого Семена Елизарова – он все и доложит!
– Ступай.
Федька, повесив буйну голову, вышел из кабинета. А ведь так все ладно получалось… и детинка этот с елизаровским мундиром…
Вдруг он хлопнул себя по лбу и, развернувшись, ворвался обратно в кабинет.
– Ваша милость! Я понял! Абросимова за то закололи, что он того мазурика в мундире видел! Что на Клавароша смахивает! Это уж поопаснее гребаного ножа!
– Так. Сейчас вниз к Вакуле отправишься. Пошел вон.
Федька выпалил именно то, о чем думал Архаров, но своим вторжением сбил его мысль со следа. Нужно было продумывать заново…
Абросимов нечаянно увидел мазурика в полицейском мундире. Могло ли это было поводом для убийства и стрельбы? Мазурик, пырнув полицейского ножом, должен был убежать без оглядки. Желательно – скрыться из Москвы. Он же пытался на прощание порешить тех людей, в чьем доме его прихватили на горячем. Выходит, эти люди слишком много о нем знали. Что можно знать о мазурике, кроме того, что он – ворюга и грабитель? И второй полицейский мундир – какого черта потребовалось бегом уносить его из дома?
Архаров поскреб в затылке, нарушая все волосяное благолепие, исполненное Никодимкой. Было совершенно невозможно увязать эту стрельбу с суетой вокруг блудного сервиза. А связь была! Была некая загадочная связь – только в руки не давалась.
Постучался Клаварош.
– Чего тебе, мусью? – сердито спросил Архаров.
Клаварошу было велено расспросить Марфу, кто принес в заклад золотую сухарницу, что сейчас
