еще звали колодники. Но потом, на чумом бастионе, оно поминалось все реже. А в полицейской конторе – совсем сошло на нет. Разумеется, шуры и мазы его помнили, но употребляли заглазно, в лицо же Демку называли Демьяном Наумовичем – то есть, являли показное уважение к его службе.
Стало быть, кто-то решил пренебречь этим… кто-то, видать, из старой закваски мазов…
Бричка тряслась, Катерина оказалась совсем рядом с Демкой. Их колени соприкоснулись, и Демка как-то незаметно и весьма естественно положил руку на Катеринину коленку.
– Не балуй, детинка, – сказала она. – Мой похан за мной строго глядит.
– Так ли уж строго?
Демка знал, что лучший способ поладить с молодой бабой – хоть самую малость за ней поволочиться. Пусть обзовет нахалом и охальником – зато в душе будт рада, что вот ведь еще один готов сделаться любовником.
– Не тронь, говорю.
Но в серых глазах Катерины было определенное удовольствие.
Выехали на Ордынку и катили довольно долго. Демка домогался подробностей Катерининого житья- бытья, девка отшучивалась. Видно было, что она не из воровского мира, жила в довольстве, не набралась грубости, хотя прошла через основательные неприятности и имеет весьма упрямый норов. И нетрудно было представить, что какой-то клевый маз пожелал иметь в постели не шуровку с повадками бывалой колодницы, а эту чистенькую, умеющую себя блюсти девицу.
Наконец бричка свернула в переулок и не остановилась у ворот, а извозчик, сойдя с козел, те ворота отворил и ввел лошадь во двор.
– Вот ты и дома, Котюрко. Будь умен лишь – не пожалеешь, что к нам пристал.
– Да мне теперь хоть к черту лысому пристать – лишь бы от талыгая моего подалее.
Они поднялись на высокое крыльцо, вошли в горницу.
– Жить будешь наверху, в светлице, – сказала Катерина. – Видишь двери? Туда не суйся, там господа живут. Тебе до них дела нет.
Демка кивнул. Он успел заметить, что мебель в горнице господская – не лавки с полавочниками, а диваны, стол круглый, а не простой, стулья тоже нарядные, а на одном стуле – платок тонкого батиста.
Были, впрочем, и другие приметы того, что в замоскворецком доме жила благородная особа дамского пола. В горнице хорошо пахло – запах шел от фаянсовой курильницы, стоявшей на особом столике. У дивана обнаружилась дамская корзинка для рукоделия. И главное – оконные занавеси. Там, где живут мужчины, таких занавесей не бывает – это Демка знал точно. Скажем, в гостиных княгини Волконской, куда он как-то заглядывал, ткани прямо говорили – здесь живет женщина светская. А в гостиных Архарова, пусть даже обставленных премодными мебелями, на окнах висело что-то, препятствующее свету и доставленное в виде подношения от знакомого купца, пока не приехала княгиня и не распорядилась убрать окна иначе.
Разумеется, Демке сразу же стало любопытно поглядеть, кто тут прячется.
Дверь господских покоев отворилась В горницу вышел молодой и стройный кавалер с лицом бледным и сосредоточенным – как если бы все время думал одну и ту же мучительную и неотвязную думу. Камзол модного серо-зеленого цвета был ему заметно широковат. Кавалер посмотрел на Демку, чуть прищурив поразительно светлые, почти прозрачные глаза, и что-то сказал Катерине по-французски. Она ответила – на том же языке.
Демка таращился на кавалера во все глаза – они определенно встречались! Да и на Катерину тоже таращился – ишь ты, по-французски разумеет!
Он пожалел, что рядом нет Клавароша.
Архаровцы были просты – полагали, что русской речи им на весь век за глаза хватит. То, что Саша и сам Архаров осваивали французский, ни в ком не вызывало зависти. Саша – секретарь, ему так по службе полагается, а Архаров – господин, барин, ему надобно в гостиных за дамами ухаживать. Иного практического применения для чужого языка они пока не видели. Для дознаний, когда приходилось расспрашивать иностранцев, звали Клавароша, и он пока справлялся. Ну, понимал еще Жеребцов по-французски – так он когда-то в лакеях служил, вот оно в голове и застряло.
Очевидно, Катеринин ответ кавалеру понравился – он потрепал девку по щечке, она же сделала глубокий реверанс, да так, словно ее с детства этому обучали. Забавно он гляделся, правда, потому что девка была в сарафане, но на Демку произвел впечатление. Он понял, что его новая приятельница не так проста, а ее мещанский наряд – это всего лишь маскарад.
И Демке пришла в голову лихая молодецкая мысль.
Он возвращался в мир, который долгое время считал его чужим. Были, конечно, свои договоренности, взаимные уступки, но сейчас они мало что значили – чтобы занять достойное место, следовало начинать все сначала, а Демке уж было двадцать восемь, не дитя.
Он должен был, явившись к шурам и мазам, сразу дать всем понять, кто он таков, а не взывать к былым заслугам. Хорошие способы для этого – сразу совершить нечто неслыханное и обзавестись клевой марухой. Катерина для этого подходила – не подстилка какая-нибудь, пташка высокого полета, и состоит ныне при ком-то из клевых мазов. Увести ее – значит, нарваться на неприятности, но заодно – и громко заявить о своем бесстрашии.
В том, что девку удастся уговорить, Демка не сомневался. Теперь главное было – не навязываться ей со своими нежностями, а дать время к себе приглядеться.
Времени этого Демка ей отвел ровно один вечер.
Поэтому он кротко и покорно, не давая воли рукам и языку, пошел за ней следом, поднялся в светлицу и принял ее помощь по первому обустройству на новом месте без единой попытки хотя бы усадить ее с собой на постель. И только робко полюбопытствовал, нет ли чего съестного. По опыту он знал, что бабы обожают кормить мужиков, это у них в крови.
– Я тебе на поварне соберу чего-нибудь, принесу, – сказала Катерина. Это был хороший знак – она не посылала его разбираться с какой-нибудь кривобокой и беззубой стряпухой, а сама желала ему услужить.
Когда она уходила, Демка внимательно поглядел ей вслед. Худощава, но сразу видать – из богатого житья, походочка ровненькая, не вразвалку, носками не загребает, спинка пряменькая.
Он знал, что иная девка хоть и ходит, как медведица, хоть и поклониться толком не умеет, а в постели горяча, и даже настолько, что любовнику прямо беда с этакой горячностью. Катерина показалась ему весьма умеренной по любовной части, что тоже неплохо. Но был с ним недавно случай – угодил в постель к чиновничьей вдове. На вид – вобла сушеная, хотя глазищи в пол-лица весьма завлекательны. Так та вдовушка сперва была бревно бревном, потом же разгорячилась не на шутку. Тогда-то до Демки впервые дошло, что мужские возможности не безграничны.
Ожидая Катерину, он глядел в окно и напевал песенку, но не скоромную, а господскую, подслушанную в архаровском особняке, – ее там Меркурий Иванович разучивал. Демка прекрасно знал, что путь к женскому сердцу лежит через уши, и редкая твердокаменная дура устоит перед приятным голосом и нежной мелодией.
Катерина вошла с подносом.
– Вот, что сыскалось, не обессудь, – сказала она.
Сыскалось немного – солонина ломтями, и та сомнительная, хлеб, подовый пирог не первой свежести, кувшинчик кваса. Ясно было, что девица не пачкает белых ручек у печки и квашни. Демка хмыкнул. Неизвестный ему похан, видимо, не придавал этому значения – стало быть, и Демка должен сразу показать, что ему по карману избалованная любовница, при которой нужно содержать еще и кухарку!
– Сама-то будешь? – спросил он.
– Нет, не стану.
– Ин так со мной посиди.
– Недосуг.
Девка выкобенивалась, но и это Демку устраивало – значит, ценная добыча. И времени до вечера много.
– Господи благослови ести-пити, – тихо сказал он и, не обращая внимания на Катерину, взялся за трапезу.
Снизу раздался зов.
