– Но вот же, ваша милость, и пригодилась!
– Да… Скесово, значит, добро… – тут Архаров крепко задумался. – Петров, сходи вниз, приведи бабу, что у Карла Ивановича в каморке сидит. Не тронулась бы рассудком с перепугу.
– Ваша милость, а где он – Яша?
– Сам бы я хотел понять… Петров! Ты ведь что-то знаешь. Ну-ка, выкладывай! – велел Архаров.
По Устинову лицу и дитя несмышленое бы догадалось, что архаровец держит в голове какие-то важные сведения о Скесе.
– Я, ваша милость, ничего толком не знаю. Он не рассказывал, а только все в Зарядье бегал… что-то он там заприметил…
– Прелестно, – сказал Архаров. – И рухлядь его сыскалась в Зарядье. Ну-ка, вспоминай еще. Что у него было на уме?
– Карета, – подумав, отвечал Устин. – Он карету с гербом на дверцах искал. Да она, поди, уж нашлась, про то Ушаков знает.
– На что ему?
Но Устин не знал.
Скес был далек от веры, но свято место пусто не бывает – и он установил для себя целый свод примет, большинство из коих запомнил еще с детства. Например – коли он чем-то занимался, то никогда никому не излагал дела полностью, а лишь намеками и экивоками, чтобы не сглазить.
– А что за карета? Кто в ней ездит?
Архаров знал, что в Зарядье есть и богатые дома – те, что стоят повыше, и бедное жилье – в низинках, там, где дурной от сырости воздух. И сейчас он надеялся, что Устин без подсказки вспомнит ховринский особняк. Хотя молодой граф был где-то далеко, в ссылке, которой заменили более суровую кару лишь потому, что он не на шутку расхворался, но как знать – он наверняка пишет письма родителям, а от родителей те письма еще Бог весть куда разбегаются.
– Ваша милость, он про ту карету еще с Захаром Ивановым толковал.
– Кликни-ка Захара!
Иванов доложил – точно, было дело, гонялся Скес за экипажем с красно-черным гербом, на коем перья и латники, и оказалось, что колымага принадлежит графу Матюшкину.
– Прелестно… – пробормотал Архаров. – Я гляжу, вам тут впору вторую полицейскую контору открывать и самим розыски вести! А ну, выкладывай все, что знаешь!
От его грозного голоса Устин даже перекрестился.
– Да ваша милость, мне почем знать?! Он подсобить просил, Ушаков для него балахон этот атласный стянул!
– Еще и балахон. На кой черт?
– Чтобы с ним, с тем балахоном, Яшка в дом к графьям Матюшкиным попал – вроде они потеряли, а он сыскал и принес.
– В тихом омуте… – пробормотал Архаров.
Архаровцы у него были разные – Федька, открытая душа, о всех своих действиях извещал громогласно, а вот Яшка-Скес был неприметен. И надо же – именно он, сдается, нашарил некую важную ниточку.
Архаров понял это, когда услыхал фамилию «Матюшкины».
Супружеская чета была ему неприятна. Он хорошо помнил, как граф с графиней расспрашивали его о розыске золотого сервиза, фальшивыми голосами изъявляя веру в его способности. Тогда он, помнится, даже обиделся на отставного сенатора Захарова, разболтавшего им про этот розыск. Но, дивное дело, более никто из светских знакомцев его об этом сервизе не расспрашивал, хотя, казалось бы, всем должно быть любопытно – не каждый день полиция ищет украденный сервиз фаворитки французского короля.
Стоило подумать о Захарове – дверь кабинета отворилась.
– Мир дому сему, – сказал, входя, Матвей Воробьев. – Проезжал, думал – дай загляну.
Вид обер-полицмейстерского стола, на котором были разложены одежда и даже башмаки, его не удивил.
– Что Абросимов?
– Плох, но надежды я не теряю. Знаешь, какова у нас главная беда? Сиделку хорошую негде взять. Приставил к нему одну – а у ней кавалеры на уме. Изловил у калитки, изругал, чуть не за косу к больному отволок.
– Коли что надобно – говори. Немцев твоих собрать, заплатить им за визит…
Слово «консилиум» Архаров благополучно забыл.
– Потом тебе счет выпишу – не обрадуешься, – пошутил Матвей, но в глазах веселья не было. – А знаешь ли, куда я еду? Господин Захаров при смерти лежит. Не сегодня-завтра, гляди, Богу душу отдаст.
Архаров покивал. Никто не вечен, а отставной сенатор уже довольно стар, чтобы отбыть к праотцам.
– Лет бы десять еще протянул, кабы не собственная дурь, – продолжал Матвей. – Я ведь ему уже прямо говорил – дай девке своей абшид, поживешь еще. Нет – ездил к ней и ездил, ездил и ездил, да еще хвалился – любит, как молодого! Дохвалился! Гляди, Николашка, вздумаешь шпанскими мушками баловаться – скажи сразу, я из тебя эту дурь выбью…
– А помочь никак нельзя? – спросил Архаров.
– А чем тут поможешь? Причастили уж и соборовали. Вдруг все случилось. Сперва почки от шпанской мушки приказали долго жить, кровью ходил, бедняга. Потом так и повалился, рвота, башка трещит. Я ему – и кровь велел пустить, и пиявки на затылок, какое там… Слег – и уж не встанет. Вот тут я бессилен.
Помолчали.
– Осиротеет Дунька, – сказал Матвей. – Жалко девку, девка-то не совсем пропащая. Ты скажи молодцам – пусть ко мне заглядывают. Абросимов-то в сознании, развлечь его…
– А что говорит?
– Да слаб он, чтоб говорить. Поеду. Знал бы ты, Николашка, как это скверно – от одного живого покойника к другому…
Архаров принюхался и присмотрелся – Матвей был трезв.
– Да уж поезжай, – тихо произнес он. – Сам себе такое ремесло выбрал…
– А ты ругаешься, что пью, как же не пить… Ну, Бог с тобой.
Архаров несколько секунд глядел на захлопнувшуюся дверь. Понурый Матвей испортил деловой настроение. Архаров одним движением смел со стола все Яшкино добро.
– Прибери, Петров. Эй! Кто там из канцелярских бездельем мается? Кликнуть сюда, – распорядился Архаров. – И бабу из подвала ко мне!
Оказалось – все исправно трудятся. Тогда за столик сел Устин и приготовился записывать.
Вошла Феклушка. За ней следом – Шварц.
– Ваша милость, – обратился он к Архарову как-то чересчур почтительно. – Благоволите более особ женска полу в каморку не посылать. Ибо производят смущение среди моих подчиненных.
– И кто попался? Вакула? – спросил Архаров.
– Нет, к прискорбию моему, не Вакула, а добродетельный служащий Барыгин, – ответствовал Шварц. – Я полагал, что он в свои годы, имея супругу и взрослых детей, нажил поболее разума.
Архаров поглядел на Феклушку и хмыкнул. У бабенки на лице была написана склонность к похождениям и страсть к привлечению мужского внимания даже в таком неподходящем месте, как подвал Рязанского подворья. А когда лицо говорит о намерениях столь выразительно – то кавалерам уже мало дела до запачканного рукава сорочки или отпоровшегося подола юбки.
– Ну, насчет разума – ты, Карл Иванович, сам с ним разбирайся. А особу давай сюда. Потолкуем. Ей известно, куда наш Скес подевался. Как звать тебя, особа?
– Феклой во святом крещении, в девичестве – Корешковых, замужем за рабом Божиим Федотом, по прозванию – из Балуевых, – замысловато доложила Феклушка. Она уже избыла страх и даже поглядывала на знаменитых своим свирепством Архарова и Шварца с известным бабьим любопытством.
Архаров также глядел на нее с любопытством. «Фекла» – сие имя значит совершенная. Внешне никаких совершенств в посетительнице не обнаружилось – ряба, неопрятна. Но имя обмануть не может – стало
