Так то прогнали, ну, может, оплеух надавали, это полбеды. У нас вон лакея чуть не до смерти запороли – Софья Сергеевна сказала, будто он с ворами дружится и на изголовье их навел, барин в старом изголовье важные бумаги и деньги хранил.
– Ахти мне! – воскликнула Феклушка. – Откуда ж она такая взялась?
– Черт ее знает, кто нам ее сосватал. Так ведь богатые баре ее принимают, иной раз в такой карете приедет, что только государыню возить. А лакей-то не виноват, я точно знаю. Ни с кем он не дружился…
– Паутину надобно обирать с углов и класть на поротую спину, – посоветовала Феклушка. – Ты ему, дяденька, скажи. И пусть не лежит, а сколько может – ходит.
Такие сведения были ею приобретены не от хорошей жизни – а собственный муж как-то проворовался. С этим делом в полицию не пошли, проучили келейно, однако с фабрики не прогнали – мастер он все же был изрядный.
– Скажу непременно. А ты, голубушка, ступай-ка, я никому не скажу, что ты приходила. И сверточек-то себе оставь. Вдруг какая порядочная вещица – тебе в радость, а от нее не убудет.
Феклушка вздохнула – хороша порядочная вещица.
– И сидит ведь, и сидит там, и кофей почем зря переводит, а потом отправится по всей Москве хвостом мести… – уныло сказал привратник. – А из-за нее Федота чуть не насмерть запороли… и все одно до правды не докопались…
– А как это у нее вышло, что Федот виноват?
– А черт ее знает, я ведь не видел, я тут по все дни… А Федот – тот рассказывал: сидит-де, на грязь эту размазанную глядит и толкует: вот-де тень как от строения, она к потере, и потеря в прошлом, а сейчас у нас справа петух с хвостом – вред, стало быть, был от мужского пола, а вокруг него все черточки, черточки – это, выходит, он, петух-то, вашими недругами окружен, за ним – ваших недругов превеликое множество…
– Так и толковала? – уточнила Феклушка, стараясь одновременно запомнить эти тонкости.
– Так она, проклятая, еще и лису в чашке углядела, а Федотово прозвание – Лисицын!
– Ахти мне! А кроме нее, хоть кто-то там видел ту лису?
– Говорю ж тебе – не было меня там! А знаю только, что тут же господа на Федота накинулись. А ему куда деваться? Был бы вольный… а он-то крепостной… Ну и выпороли, да так отделали – сами, поди, уже не рады…
– А скажи, дяденька, до того Софья Сергеевна у вас бывала? – полюбопытствовала Феклушка.
– Как не бывать! Я ж тебе толкую – чуть что, за ней на Ильинку посылают.
– И давно она у вас объявилась?
– Давно ли? Сразу после Троицы. А на что тебе?
– А на то, что никакая она не Софья Сергеевна! – выпалила Феклушка. – Ты, дядя, сговорись с домашними, и пусть иным разом кто-нибудь за ней тихонько пойдет!
Ей была уже в общих чертах ясна вся эта история.
Марфа имела в Зарядье такую репутацию, что надо б хуже, да не бывает. О том, что она втихомолку скупает краденое, а полиция смотрит на это сквозь пальцы, знали все, да молчали. Кому ж охота разом ссориться и с ворами, и с полицией? О том, что дает деньги под злодейский процент, тоже все знали – да как жрать нечего, поневоле к той же Марфе с последним перстеньком побежишь.
– А ты кто такова, коли такое про нее знаешь? – с неожиданной радостью спросил привратник.
Феклушка воспарила духом.
Ей всегда очень хотелось вызывать у людей восхищение. До сих пор это плохо удавалось. Но сейчас она глядела в лицо пожилого привратника – и видела на нем подлинную радость и даже преклонение.
– Кто я такова – это потом явится! Когда пропажа сыщется! – с превеликой гордостью объявила она. – А сыщется, помяни мое слово! И у твоего Федота господа еще прощения попросят!
План, созревший в Феклушкиной голове, был восхитительно прост: проследить за зловредной Марфой, куда она далее направит свои лживые и преступные стопы, а потом рассказать все Яшке. И коли выяснится, что Марфа трудится наводчицей, вызнавая, где что плохо лежит, а потом виноватя в краже совершенно посторонних людей, то пусть Яшка сам явится с этой милой новостью к господину Архарову! И помянет уж кстати, кто помогал в розыске. Из этого воспоследуют две пользы.
Первая – Феклушка наконец посчитается с Марфой за ее гадкий отзыв о своей образине.
Вторая – Яшка сказывал, коли кто доставляет полиции важные сведения, за то деньги платят. А деньги никогда не лишние.
При этом Феклушка начисто забыла, что дома у нее оставленные без присмотра детишки и тесто, которое скоро должно переполнить квашню и устремиться на волю.
Но придуманная по сему поводу поговорка «Замесила на дрожжах – не удержишь на вожжах» в равной мере применима теперь была и к тесту, и к Феклушке.
Дело о спущенном в колодец трупе разъяснилось удивительно быстро. Нашлись соседи, которые что-то видели, что-то слышали и немало поняли. Кто-то вспомнил, что кутеповская родня живет в Тайнинском. И, когда семейство в почти полном составе привезли в полицейскую контору, на свет явилась такая нелепая история.
Иван Карпович Кутепов, хороший мастеровой и человек богомольный, был очень зол на младшую дочку и на ее любовника. Когда выяснилось, что Афонька Гуляев прикормил дворового пса и исхитряется приходить к девке ночью, Кутепов и двое его старших устроили засаду. Торчали за сараем и в кустах чуть не до рассвета, думали уж, что проворонили. И наконец приметили человека в исподнем, пробиравшегося с весьма вороватым видом сквозь дикий малинник. Им были видны лишь белая рубаха и порты, но этого оказалось довольно – налетели, обрушились на страдальца, отволокли в погреб, особо не разглядывая образину. Тем более, что и волочить-то было недалеко, и скрючился Яшка от ударов так, что виден был лишь его затылок.
Заперев добычу, взволнованные Кутеповы стали решать, как именно они поступят – сведут ли любовника к начальству Воспитательного дома, или же призовут начальство сюда, чтобы при нем выпустить из подвала Афоньку в одном исподнем. Беседа шла у сарая, тут же стояла колода для рубки дров, в колоде торчал топор.
Афонька Гуляев сумел проникнуть к любовнице незамеченным. Находясь у нее в светлице, он услышал шум и затаился. Потом стало тихо, и он решил поскорее удирать – тем более, что сделалось уже довольно светло. Афонька выскочил в окошко и пошел вокруг дома к известной ему тайной дырке в заборе.
Увидев его, Кутеповы сперва остолбенели. Иван Карпович сам прилаживал тяжелый засов. Дикая мысль посетила семейство – не Афонька ходит по ночам к Лушке, а нечистая сила. Конечно же, для нечистой силы топор – невеликая угроза, но чем-то же надо обороняться. Кто выдернул топор из колоды и со страху треснул Афоньку по голове, было уже неважно – все трое хороши…
Потом они опомнились. Увидели, чего натворили. Решили бежать. Именно потому решили, что были люди, в сущности, неплохие, и от собственного злодейства перепугались безумно. Будь они иными – спустив тело в старый колодец, засыпали бы его и на все вопросы отговаривались незнанием, или же и вовсе скинули бы Афоньку в Москву-реку. Но страх одолел их, они разбудили хозяйку, Федору Мартыновну, кое-как собрали самое ценное имущество и, убегая, взяли с собой пса – не околел бы от голода. Таково было их волнение, что они даже не догадались поглядеть, не сидит ли кто в погребе. Таким образом Яшка оказался заперт на целые сутки. Благо он отыскал наощупь припасы – крынку сметаны, другую – с простоквашей, сухой провесной балык.
Архаров подивился тому, какая занятная вышла цепочка – если бы Яшка, выслеживая Марфу, не угодил в кутеповский погреб, если бы Феклушка не принесла его вещи в полицейскую контору, если бы у Федьки с Яшкой не возникла необходимость куда-то девать Феклушкиных детишек, не нашлись бы сын и дочка Тимофея Арсеньева.
И в эту цепочку загадочным образом вплелся Ванька Каин.
Архаров, прогоняя его из Москвы, внятно велел более тут не показываться. Ему казалось, что Каин все понял – не понять было просто невозможно.
И вот, почти год спустя, этот неугомонный мазурик снова прибыл.
Яшка два раза подряд описал, как он преследовал Марфиного гостя, как старался не попадаться ему на
