глаза, как гость обернулся. Архаров слушал, задавал вопросы, но они были уже ни к чему – все совпадало. На рассвете Каин принес Марфе какой-то предмет, а днем она прислала девку с золотой сухарницей. Каин всегда любил дорогие игрушки – Архаров от Марфы наслышался и о карете, обитой соболями, и об оранжерее с ананасами, единственной на всю Москву. Золотое художество, украденное во Франции, могло бы привлечь его внимание – да только для чего присылать сахарницу через Марфу в полицейскую контору?
Покинув архаровский кабинет, Яшка, имея немалый список неотложных дел, переоделся в простое мещанское платье и сперва поспешил в Зарядье – хотя он не имел семьи, но подозревал, что мать, вернувшись домой и не найдя там маленьких, должна быть близка к помешательству. Надо было скорее рассказать Феклушке, что ее дети оказались в полицейской конторе и за ними смотрит Марья Легобытова, наверняка ей хорошо известная.
Но Феклушкин дом стоял запертый. Соседка рассказала – супруг Феклушки, Федот Балуев, пришел с фабрики вечером, не нашел дома ни жены, ни детей, а одно лишь перекисшее тесто, ушедшее из квашни. Он напросился ужинать к соседям, а про Феклушку выразился так: поймает – убьет, поскольку где это видано – исчезать вместе с младенцами, не оставив мужу и сухой корки. Он полагал, что шалая супруга решила навестить свою тетку за Мясницкими воротами, да там и осталась. Не пошла же она с годовалым на руках да с четырехлетней дочкой, ухватившейся за юбку, перемигиваться с гарнизонными солдатами.
Озадаченный Скес уже был не рад, что они с Федькой сжалились над оставленными без присмотра ребятишками. Попросив соседку передать Феклушке, чтобы немедленно шла к храму Гребенской Богоматери, он ушел, надеясь, что приятельница разгадает загадку: это был, можно сказать, родной храм архаровцев, в двух шагах от полицейской конторы.
Архаров сводил и разводил в голове события то так, то этак. Ничего не получалось. А тут еще прямо в кабинет гости пожаловали, два молодых вертопраха – Тучков и Лопухин. С ними в последние дни Архаров даже у себя дома встретиться не мог – так дела его обременили.
– Тебе, сударь, угодно было свеженькое дельце посмотреть – изволь. Только что убийц изловили. Щербачов, неси сюда тетрадь, – приказал Архаров. Этим стремительным розыском можно было похвалиться.
Лопухин, просмотрев записи, задал разумные вопросы, но выражение его лица Архарову не понравилось. И причина обозначилась сразу.
– Ты полагаешь, преступники были найдены случайно? – напрямик спросил Архаров.
– Полагаю, да, – так же, без реверансов, ответил Лопухин.
– И как бы искал их ты, сударь?
– Так же, как и ты, сударь, – неожиданно сказал Лопухин. – Поскольку при теперешнем устройстве полиции иначе действовать было бы невозможно.
– И на том спасибо, – буркнул Архаров.
Он сам видел, что устройство не лучшее. Но ему и в голову не приходило что-то менять – для этого же надобно, поди, писать бумаги, прожекты, отсылать их вышестоящим особам, может, даже самой государыне. А ведь с Лопухина станется! Он – иной, он – не из тех гвардейцев, что готовы служить беззаветно, шпагой размахивая и кровь проливая, он говорит негромко – на плацу его не расслышать, но он ведь, сукин сын, изучив все неурядицы Рязанского подворья, сочинит целую диспозицию – как изменить устройство полиции, чтобы от нее было больше проку.
– Николаша, нам надобны приглашения в ложи, – заявил Левушка. – Мы ездили на Ходынский луг, присмотрели себе место на самой высокой палубе! Оттуда во все стороны видать!
Деревянные корабли, чуть ли не в натуральную величину, были задуманы как салоны для знатной публики – они стояли в «устье Дона», в «устье Днепра» и у берегов «Крыма». В них на палубах были устроены ложи, которые в последнюю ночь будут обивать дорогими материями – чтобы работный люд их раньше времени не разорил. Левушка выбрал тот фрегат, что ближе к «Кинбурну», сиречь к театру. Сам же Архаров, коли будет минутка свободного времени, предпочел бы ложу неподалеку от «Азова», сиречь от столовой, чтобы не плестись к ней пешком за полторы версты – народу и увеселений на лугу наберется столько, что проехать в карете будет попросту невозможно.
– Будут тебе приглашения, – обещал он. – Вы уж простите, что мало времени вам уделяю. Служба.
– Коли угодно, я тебе, Архаров, свои соображения в письменном виде подам, – сказал Лопухин. – Полиции не след заниматься посторонними предметами – а ведь у вас тут только что в иноки не постригают. За дозволением на строительство – в полицию, чтоб строители цену не заламливали и от подрядов не отказывались – в полицию, купцу баранью тушу клеймить – в полицию, за ценами на торгу следить и чтоб с весами не дурачились – в полицию, сарай загорелся – в полицию! От сих забот надобно избавляться – в Москве довольно чиновников, кому и строительство, и пожары передать, надобно только учредить для того особые присутствия.
Архаров вздохнул с облегчением – Лопухин по молодости лет полагал, будто это так просто: придумал, что пожары должен тушить, скажем, некий пожарный департамент, и завтра же он на свет явится с полным штатом служащих и в новехоньком доме.
Но все же он нюхом чуял – сей гвардеец потихоньку, нося свои бумаги из кабинета в кабинет, чего-то добьется. А все потому, что ведет себя уже как вельможа, а не как капитан-поручик Преображенского полка. Как бы все-таки перенять его повадку?
Но сейчас было не до нововведений. Государыня заперлась в Пречистенском дворце, с утра никого не принимала. Поди знай – что сие означает. Забот – выше головы.
– Николаша, не могу ли чем помочь? – спросил догадливый Левушка.
– Ничем, Тучков. Отдыхай и развлекайся. Куда вы вечером?
– В маскарад, – отвечал Лопухин. – У меня там с Пашотт уговорено.
Архаров не больно любил эти французские затеи – морщился, когда при нем государыню заглазно называли Като, и не понимал, для чего звать невесту Прасковью Пашоттой, когда есть милое русское имя Параша.
– Николаша, а поехал бы ты с нами, – предложил Левушка. – Маскарад будет знатный!
– Довольно с меня того, что половину моих молодцов придется туда посылать смотреть за порядком. У нас тут свои маскарады.
Они укатили – молодые и беззаботные, как оно и положено гвардейцам, выправившим отпуск. А вот Архаров и не помнил, что такое отпуск. На три дня Москву оставить страшно – приедешь, а тут уж Каин заседает!
Каин… его только недоставало…
– Иванов! – крикнул Архаров. – Возьми экипаж, поезжай, привези мне Марфу!
Но экипаж гоняли зря – оказалось, что Марфа дома не ночевала.
Вызванный в кабинет Клаварош только развел руками – он далеко не каждую ночь проводил у своей любовницы и понятия не имел о ее проказах. Архаров допросил его и выяснил, что как раз в ночь, когда Каин принес Марфе загадочный сверток, оказавшийся, скорее всего, золотой сухарницей, Клаварош преспокойно спал в розовом гнездышке.
– Ловкая баба, – сказал, подумав, обер-полицмейстер. – Да как ни востра – а босиком на кляп не взбежишь.
Разумно было бы оставить в ее жилище засаду – как появится, сразу чтоб под белы рученьки волокли в полицейскую контору. Но перед праздником всякий в архаровском хозяйстве был на счету, довольно уж и того, что следили на Гранатным двором, где лежали прикопанные золотые тарелки. И обер-полицмейстер решил оставить Марфу напоследок – когда завершится праздник, можно будет и ею заняться, никуда она не денется.
Клаварош, однако, был сам собой недоволен. Получалось, что Марфа его перехитрила.
Поэтому, когда Федька опять стал его зазывать в гости, соблазняя макаронами, он долго упирался.
Клаварош упорно не хотел стареть. Когда он, будучи в расстроенных чувствах, додумался, что хитрая любовница держала его в сожителях для прикрытия, чтобы за его спиной проделывать свои выкрутасы, то даже выругался по-русски. То ли дело было двадцать лет назад – ни одна самая ловкая парижанка не то что не смогла – не пожелала бы обманывать столь бойкого и очаровательного кавалера. Теперь же, на старости лет, он, очевидно, годился лишь для того, чтобы его бесстыже использовали…
