За чертой

избивала его, ломала ему кости, а он даже не был вооружен.

Слова Араса звучали укоризной. Она сама могла бы упрекнуть себя в неподобающем подходе к исполнению служебных обязанностей из-за того, что действительно не помнила, о каком случае идет речь, но признаваться в этом не хотела.

– Прости, но я этого не помню. За всю мою жизнь на меня кричало очень много парней. И многим я пересчитала кости.

– А кусочки приходится собирать мне…

– Прости.

– Ты сидела на скамье в темноте, а потом вошел человек и сказал, что ты не должна сидеть там «всю ночь, черт побери».

Еще несколько секунд Шан не понимала, что за загадку загадывает ей Арас, а потом все кусочки головоломки сложились воедино, и вместе с этим пониманием вновь нахлынула волна того, прежнего, тошнотворного адреналина.

Шан точно знала, где находится, но не хотела этого знать.

Ей пришлось немало потрудиться, чтобы примириться с воспоминаниями о той ночи. После нескольких лет, когда она видела это за каждой закрытой дверью, каждую ночь после того, как закрывала глаза, и до того, как проваливалась в сон, – после всех этих лет Шан удалось забыть подробности.

Однако всеобъемлющий страх закрытых дверей так и не оставил ее. Шан становилась свидетельницей многих ужасов. И чем больше старалась не думать о них, тем навязчивее они ее преследовали.

– Я должен знать… Шан. – Арас говорил тихо, почти извиняясь. – Я должен знать, что оставило в твоей памяти такой страшный след. И должен знать, почему ты мучила человека. Мне больно от этого. С таким сложно примириться…

Обшарпанная серо-синяя дверь. Когда-то она была темно-зеленой – Шан могла судить по тем местам, где краска совсем облупилась. Есть двери, которые легко выбить – хлипкие двери с дешевыми замками. Есть другие, для которых нужен таран или пара зарядов пластида. Шан больше всего любила хороший удар ногой. Хорошая встряска готовит к тому, что произойдет дальше.

– Не думаю, что ты имеешь право судить меня, Арас.

– Возможно, но мне необходимо знать.

Понадобился только один хороший удар. Детектив, бывший с ней, удивился, что она работает, как крепкий парень, и пропустил ее вперед.

Сначала она не поняла, что происходит. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы сфокусировать взгляд на том, что снимает на дорогущую камеру один из двух мужчин. Еще мгновение – чтобы осознать, что это. А потом она потеряла весь профессиональный самоконтроль и швырнула одного из ублюдков мордой в стену.

Они ошиблись домом. Не было там станка для подделки паспортов или кредитных карточек, просто порнография для извращенцев. Детектив расстроился. Всех не пересажать, да и бумаги жалко на те ничтожные приговоры, которые им вынесут, сказал он и посмотрел Шан в глаза, а ей очень не хотелось, чтобы он там увидел слезы.

– Не будь дурочкой, – сказал детектив. – Увидишь вещи и похуже.

Но ей не довелось.

А теперь Арас всматривался в ее лицо.

– Что-то не так? Ты выглядишь…

– Ты больше ничего об этом не помнишь?

Арас, похоже, собирался вытянуть из нее все. Даже теперь, двадцать лет спустя, она не могла об этом говорить – слова застревали в горле. Невыносимая боль и гнев разрывали ее на части, и она выбрала гнев, потому что знала, как дать ему волю и не сойти с ума. Сержант, который нашел ее в запертой темной комнате, трясущуюся, на грани истерики, хорошо ее знал. И понимал.

– Давай, – сказал он. – Сделай что-нибудь, если невмоготу. Никто не посмотрит – там же не ребенок… Этот тип получит, самое большое, полгода условно… Поквитайся.

И она поквиталась. Она никогда не уставала, выбивая дерьмо из какого-нибудь подонка. Ее не волновало, станут ли ее упрекать, отчитывать, подвергать взысканиям. Значение имело лишь одно – справедливость. Никто ничего не видел. Может, дежурный офицер прошелся до камеры предварительного заключения, чтобы посмотреть, чем она там занимается, но ничего не сказал. Тот урод никого не волновал. Людям с серьезной записью в полицейском реестре грозят страшные неприятности. С ними частенько плохо обращаются, их прав никто не замечает, и ни один адвокат не возьмется их защищать…

Ошеломленный Арас все еще глядел ей в глаза. Возможно, увидел ее в новом свете…

– Вот. – Она протянула ему свою шебу. Он умел с ней обращаться. Она взяла себя в руки и превратилась в ту, кем ее всегда считали – женщину без эмоций, которая может справиться с любым делом. Да, может, это жалость к себе, но Шан почему-то очень хотелось, чтобы Арас понял: и у ее железной выдержки есть предел. – Почитай на досуге. Посмотри на «извращения». Вряд ли у Джоша в его чертовом маленьком Эдеме найдется подобный материал. Это будет для тебя азбука человеческой преступности. Есть люди, которые возбуждаются, видя, как истязают и убивают детей и животных. Они снимают про это специальные фильмы. Это индустрия. Посмотри мои файлы.

Арас ничего не сказал. Он держал наладонник, и Шан не сомневалась, что он все прочитает: вес'хар не особенно брезгливы. Может, он уже и без того понял самую темную сторону человеческой натуры…

– Хотел узнать – теперь знаешь. И я не мучила его и не пытала. Я его калечила. Я хотела, чтобы у него было много-много времени на размышления. И я бы сделала это снова, не раздумывая ни минуты, точно так же, как ты в Мджате, потому что кто-то должен. А теперь читай треклятые файлы и никогда больше не напоминай мне об этом!

Шан захлопнула входную дверь – чуть громче, чем нужно, – и зашагала на террасы. Иногда бездумная ходьба отлично помогает привести мысли в порядок. Двое вес'хар вежливо кивнули ей, и она попыталась улыбнуться им в ответ, однако запах ее наверняка уже сказал им, что она в смятении. Да не будь дурочкой. С тех пор прошла целая вечность…

Арас не виноват. Ни в чем. Он просто свидетель, в чьей голове всплывают ее воспоминания, и одному Богу известно, сколько у него в сердце своей собственной боли. А вдруг что-то из его воспоминаний внезапно проявится в ее памяти? И будут ли они страшнее, чем те картины, которые сейчас свежи в ее воображении? Вытеснят ли они ее собственную боль, помогут ли таким образом от нее избавиться, похоронить в сердце?

Она дошла до полей и заняла себя осмотром зреющих перцев и сочной ботвы батата. Зачем было так стараться, ей же почти ничего не нужно… Зря сорвалась на Араса. Он столько сил тратит на то, чтобы обеспечить ее привычной едой, а она…

Шан присела на корточки. Запах влажной почвы напомнил о навязчивом кошмаре. Вода затекает в нос и рот… Она отогнала от себя наваждение.

Она ничего не теряет. Она приспосабливается. У нее теперь такая жизнь, такое тело, такое будущее, что не снилось ни одному человеку. И она, если подумать, неплохо с этим справляется.

– Чайл, неретсе? – прозвучало позади нее. Вы это видели? Мужчина вес'хар, один из домочадцев Ферсани, обращался к ней. Шан научилась их различать. Он провел ее к другой грядке. Арас, по вес'харской традиции, распределял их хаотично, чтобы они не выглядели искусственно. Кожи коснулось легкое покалывание, когда Шан прошла через биобарьер – завесу, отделявшую Вес'едж от маленького кусочка Земли.

Молоденькие кустики с глянцевитыми, зубчатыми листочками изумрудного цвета покрывали этот участок земли. Они походили на камелии. Шан никогда бы не подумала, что Арас станет сажать нечто настолько бесполезное, как декоративные кусты.

Мужчина – Тласиас? Тасилас? – смотрел на них как завороженный.

– Что такое чай? – спросил он.

– Напиток.

Она уже вполне сносно говорила на вес'у. Тласиас ее понял. Он потрогал листочки и осмотрел их.

– А как его готовят? Выжимают сок?