– Нет, делают… – Шан не нашла в своем словаре слова «настой», – раствор. Из высушенных листьев.
И тут ее осенило. Она смотрела на чайные кусты. Camellia sinensis. Арас выращивает для нее чай, не сказав ни слова. Это сюрприз… Тласиас, как и любой вес'хар, понятия не имел о существовании сюрпризов. Он его сорвал.
Это не омрачило ее радости ни на йоту. Однако Шан едва не поморщилась от боли – такой тяжелой показалась собственная вина. Арас напомнил ей о ее демонах, и она устроила ему скандал, когда он столько сил тратит, чтобы угодить ей. Он знал, как сильно она любит чай. У нее остался драгоценный запас из Константина – максимум на двенадцать чашек. Она берегла его как зеницу ока, для самых торжественных случаев.
Шан глубоко вздохнула.
– Китайцы говорят: лучше три дня голодать, чем один день обходиться без чая. Вот как высоко гефес его ценят. – Она употребила это слово машинально. Язык вес'хар не знал другого для обозначения человека. Этим родовым понятием называли всех существ, которые питались падалью. На самом деле это был глагол, и в этом проявлялось представление вес'хар о мире: ты есть то, что ты делаешь, вне зависимости от намерений и внешнего вида. – Очень мило со стороны Араса, что он выращивает его для меня.
Тласиас собрал инструменты и зашагал по направлению к городу. Шан провела рукой по свежей зелени чая. Зеленые глянцевые листочки не источали того бархатистого, терпкого аромата, который присущ высушенному чайному листу, и это немного опечалило Шан. Но ничего. Можно подождать. Арас все-таки подготовил ей удивительный подарок…
Угрызения совести она испытывала редко, разве что по отношению к горилле и другим несчастным, которых не сумела спасти. Шан не чувствовала вины за содеянное, но то, чего не сделала, медленно разъедало душу.
Сейчас она корила себя за то, что не проявила должного терпения к Арасу и принимала чудеса за нечто само собой разумеющееся. Во всем белом свете ни один человек, живой или уже отошедший к праотцам, не заботился о ее благополучии так, как это делал инопланетянин-мутант с ворохом собственных проблем.
Когда она вернулась по изгибающимся террасам к дому, солнце уже стояло высоко над горизонтом и палило невыносимо. Вес'хар, спешащие куда-то по своим делам, то и дело останавливались, чтобы ополоснуться холодной водой из многочисленных каналов, которые каскадами спускались от террасы к террасе. После этого они отряхивались, в точности как собаки, сами о том не подозревая, и к свежим лужицам слетались тем. Насекомые эти, украшавшие все вокруг своими выделениями, оказались на поверку невзрачными и серенькими, с блеклыми надкрыльями. В этом ощущалось что-то неправильное.
Шан не надеялась, что ей удастся так же по-собачьи отряхнуться, но идея плеснуть на себя холодной водой показалась ей весьма привлекательной. Она остановилась, подставила голову под водопадик и на мгновение ощутила истинное блаженство.
А потом – темная комната, и на нее нахлынул страх, весь тот ужас, который она переживала во сне и смутно помнила, просыпаясь, уже несколько месяцев. И Шан внезапно поняла, что это такое.
Это как с оптическими иллюзиями – какой-то образ вырисовывается лишь тогда, когда перестаёшь фокусировать взгляд на линиях. Шан увидела себя в тюрьме исенджи так ярко, будто на самом деле находилась там в этот самый момент, и, зная, что это происходит не с ней, отчетливо ощущала, как ее голову засовывают в бак с водой. И она изо всех сил старается не захлебнуться, борясь с основным рефлексом – дышать.
Шан знала, что произойдет дальше. Она уперлась ладонями в раскаленную жемчужную стену, чтобы не упасть вперед, и тут по спине как будто прошла болезненная пульсация. Она не смогла сдержать удивленного вскрика.
Ей говорили, что нельзя воссоздать в памяти боль. Неправда.
Кто-то остановился рядом, прозвучала озабоченная трель. Шан не глядя махнула рукой – уходите. Прошло немало времени, прежде чем она оправилась и смогла идти дальше. Удивительно, как не догадалась раньше! Ведь об этом шла речь в интервью Эдди, в том материале, который он вырезал и сохранил для нее. Шан знала теперь, что исенджи делали с Ара-сом, пока тот был у них в плену.
Первый порыв – найти ублюдков, которые это творили, и разобраться с ними – угас от осознания, что ублюдки давным-давно сдохли. Потом ее захлестнуло почти неодолимое желание броситься к Арасу, прижать его к груди и поклясться, что она все для него сделает, все исправит, как хотела исправить для тех расчлененных кроликов и котят, о которых чуть не споткнулась за обшарпанной серо-синей дверью… Для них было слишком поздно. И Шан поняла вдруг, что с превеликой радостью променяла бы все то время, что необозримо тянулось перед ней, на время, которое убегало назад. Лишь бы вернуться в прошлое и все исправить…
Если бы она забыла ту гориллу в клетке, что тщетно молила о помощи, и дом с обшарпанной дверью, и тысячи других вещей, которые видела, она перестала бы быть Шан Франкленд. Нелегко, но нужно как-то с этим жить. Трудно представить, что Арас будет делать со всем тем дерьмом, которое плавает в ее грязной памяти. Не похоже, чтобы ему не хватало своего.
Через фильтр ее кошмара Ф'нар выглядел неподобающе блистательно. Его населяли беспощадные существа, которые не задумываясь стерли бы цивилизацию с лица планеты, но за теми немногими дверьми, что здесь были, Шан не увидела бы ничего пугающего и отвратительного. Эта внезапная мысль принесла ей такое глубокое облегчение, будто она нашла драгоценность, которую считала потерянной безвозвратно.
Черт. Наладонник-то у Араса. Почти тридцать лет он не покидал ее кармана иначе как для ремонта. Отдать его Арасу все равно что позволить постороннему рыться в ее душе… Но он ведь, бедняга, видит ее душу насквозь и вне зависимости от собственного желания. Пожалуй, стоит заварить ему чашку хорошего крепкого чая и поговорить откровенно. После пяти сотен лет с таким багажом ему, наверное, просто необходимо излить кому-нибудь душу.
Черт, как же глубоко некоторые вещи засели у нее в мозгу.
Но ничего страшнее она так и не увидела, это точно.
Линдсей не нуждалась в сведениях с биоэкрана на ладони, чтобы определить, что на борту «Актеона» бодрствует кто-то из морпехов ее подразделения.
Адриан Беннетт стоял за спинами галдящих офицеров, плотной стеной окруживших барную стойку в кают-компании и тщетно пытался привлечь внимание стюарда. Он был сержантом, а сержанты, как известно, – даже коммандос из Экологического отряда специального назначения – не пьют в офицерских кают-компаниях. Кроме того, «полезный груз» с «Фетиды» оградили от контактов с экипажем «Актеона», чтобы замедлить распространение слухов. Беннетт находился на незнакомой территории, в незнакомой компании и чувствовал себя поэтому явно неуютно: он все время переминался с ноги на ногу и не знал, куда девать руки.
Линдсей едва удержалась, чтобы не броситься к нему и не сжать в объятиях. Знакомый и надежный Беннетт. Человек из ее мира… Но она замерла. Нескольких секунд оказалось достаточно, чтобы вспомнить о Шан Франкленд и о том, что та могла сделать… Линдсей спокойно прошла сквозь компанию веселящихся лейтенантов, которым даже не хватило хороших манер, чтобы пропустить ее.
– Стюард! – громко позвала она поверх голов. Он вздрогнул от удивления и поднял на нее глаза. Никогда прежде она не пользовалась своим положением так властно. – Пива сержанту Беннетту и мне, пожалуйста. – Ни один младший офицер за стойкой не двинулся с места. Она выбрала случайную жертву и пронзила его острым взглядом. – Я бы и для вас заказала, но вы, кажется, только что опустошили свои бокалы.
Пауза. Несколько секунд потребовалось офицерам, чтобы понять, что она имеет в виду, а потом они покорно расступились.
– Так точно, мэм, – ответил стюард.
На краткий и счастливый миг Линдсей почувствовала, что значит быть Шан Франкленд, внушать почтение одним своим внешним видом, и чувство это ей понравилось.
Линдсей взяла со стойки, сделанной под красное дерево, два бокала с пивом и протянула один из них
