– Ну ладно, ладно! Я приглашаю вас в театр, Софья Образцова. Вы любите бардовскую песню? Бард, если вы, конечно, не знаете, это не от слова «бардак» и даже не от слова «бордель». Это такие неприкаянные дядьки и тетки, которые по ночам поют у костров собственные песни.
– Так ты приглашаешь меня посидеть у костра? – засмеялась Соня.
– Встречаемся у театра «Эрмитаж» в половине седьмого. Форма одежды рабочая. Сможешь отпроситься?
– Попробую. А кто поет?
– Кто поет, не знаю, надеюсь, что сам автор. А спектакль называется «Бесконечное Ким-танго».
Кима Соня любила. Вернее, его стихи и песни. И с удовольствием предвкушала, как откинется в мягком, удобном кресле и в тишине и сумраке зала насладится откровениями чужой, но родственной души под дивный перебор гитарных струн.
…Свет в зале погас, а вместе с ним и надежды на лирический вечер. На сцене рвались петарды, сверкали бенгальские огни, надрывно кричали пьяные плохо одетые люди, скакал и с грохотом падал на доски и вовсе обнаженный мужчина, кружились в пестром вихре танцоры, а по рядам разносили водку в огромной старинной бутыли и сало с хлебом. И Соне казалось, будто она попала на утренник в сумасшедшем доме.
– Не надо! – пели на разные голоса герои.
– Я умоляю вас, не надо! – жалобно вторили им героини, видимо, тоже потрясенные вольной интерпретацией творчества маститого барда.
– Давай уйдем, – наклонился к ней Рафик, явно затосковавший от фантасмагории красок, звуков и метаний.
Но Соня уже втянулась в безумное действо, проникнутое легкой печалью, и уходить не хотела, досмотрев до конца. И вместе с поднявшимся залом рукоплескала трижды выходившим на поклон актерам.
Они спустились в фойе в том приподнятом настроении, которое неизбежно охватывает зрителя после спектакля.
– И почему мы так редко ходим в театр? – подивилась Соня.
– Мы с тобой? – уточнил Рафик.
– Мы, люди.
– «Люди, львы, орлы и куропатки», – неожиданно изрек майор Шарафутдинов строчку, всплывшую из самых глубин подсознания, видимо, под воздействием волшебной силы искусства.
– Ого! – развеселилась Соня. – Вот это эрудиция! А я думала, ты только протоколы читаешь.
– Неужели у меня настолько дегенеративное лицо? – обиделся майор.
– О нет, – успокоила Соня. – На твоем лице просто написано, что ты достойный сын самой читающей страны в мире.
– А ты уверена, что у нас до сих пор самая читающая?
– Конечно, – засмеялась она. – Ты, наверное, давно в газету не заглядывал.
– А что нынче пишут в газетах?
– Ну, например, удивляют публику разными смешными законами.
– Это какими же? О защите прав потребителя? О выборах депутатов Государственной думы? О пенсионном обеспечении?
– Это, конечно, смешно, – согласилась Соня. – Но кое-где пошли еще дальше. Я сегодня прочитала, в Америке в некоторых штатах гражданам и старушкам категорически запрещается поить рыбок в аквариумах спиртными напитками, управлять машиной с завязанными глазами, а замужним женщинам вставлять себе зубы без письменного разрешения мужа.
– Куда? – изумился майор Шарафутдинов.
– Ну как куда? – повернулась к нему Соня. – Ах ты!..
Он хохотал так искренне, по-мальчишески, и до того был хорош – большой, сильный, красивый, что Соня не удержалась и горячо поцеловала его в губы. И он ощутил эту ее страстность и на мгновение крепко прижал к груди. И… собственно говоря, на этом старая жизнь закончилась и началась новая. Другая.
К горлу подступила тошнота, и Гуля бросилась в ванную. А очнулась на полу в коридоре и не сразу поняла, как здесь оказалась, и не сразу вспомнила, что случилось. Она села, потирая ушибленную голову. Справа от затылка наливалась болью гематома, в ушах звенело, а в груди росла пустота и, словно огромная черная дыра, затягивала в себя прежнюю счастливую жизнь со всеми ее удачами и разочарованиями, планами и надеждами, радостями и бедами, такими теперь смешными и понятными. И так вдруг стало страшно, так больно и безысходно, что Гуля беззвучно закричала, прижимая к груди руки, будто пыталась удержать ускользающее счастье, покой и безмятежность. Но они неумолимо утекали сквозь пальцы, оставляя лишь горечь утраты.
Из ступора ее вывел скрежет ключа в замочной скважине. Значит, мать привела из садика Рушану. Маленькая Наиля спала в своей кроватке. Сколько же она здесь сидит? Час? Два? Или пару минут? А может, целую вечность? Надо бы подняться, не пугать ни мать, ни дочку, но не было сил. Да и какая, собственно, теперь разница?..
– Мамуля! – опешила девочка. – Ты что здесь делаешь?!
Она скинула шубку бабушке на руки и кинулась к матери, чуть не опрокинув ее на пол. Гуля ухватилась за дочку, как за соломинку, и притиснула крепко-крепко, заполняя зиявшую в груди черную пустоту родным теплым тельцем.
– Пойдем, пойдем! – вырывалась Рушана. – Я прочитаю вам стихи. Мы сегодня в саду учили для утренника. Бабуля еще тоже не слышала. Всю дорогу уговаривала меня рассказать, но я не уговорилась.
Она потащила мать в комнату и усадила на диван. Бабушка Фаина двинулась следом.
Рушана вышла на середину комнаты, лукаво улыбнулась и с выражением прочитала:
– Мамулечка, купи мне кошечку! – без перехода заныла она. – У всех в садике есть, только у нас нету.
Гуля отрицательно покачала головой.
– Ну почему? Почему ты не хочешь? – опечалилась девочка, но тут же нашла достойную альтернативу: – Тогда хоть роди мне еще сестричку! Или братика!
– Нет, – злобно усмехнулась Гуля. – Вот этот номер уж точно не пройдет!
– Бабуля, а может, ты родишь мне новую сестричку, если мама не хочет?
– Сначала переоденься и вымой руки, а потом мы с тобой поговорим.
Фаина дождалась, когда внучка выйдет из комнаты, и повернулась к дочери:
– Ну, выкладывай, что случилось?
Однако в комнате опять нарисовалась Рушана и многозначительно заявила:
– Мамочка, мамочка! Вы с бабулей не хочете купить мне кошечку и крадете мою улыбку, вот!
– Это ты сама придумала? Про улыбку? – умилилась Фаина.
– Нет, – честно призналась девочка. – Это придумал Георгий Андреев. Мой друг. Он еще стих про кошку переделал. Знаете как? «Злые люди бедной киске не дают надраться виски!» Здорово?
– Это уж не из сто ли пятьдесят седьмой квартиры?
– Да, – испугалась Рушана. – А ты не будешь ябедничать его маме?
– Хочешь, отведу тебя к ним в гости?
– Хочу! – обрадовалась она. – Только возьму с собой Барби.
– Что же ты, в куклы с ним играть будешь? Он же мальчик, ему неинтересно.
– Тогда пазлы про Незнайку…
Когда Фаина вернулась, Гуля рассказала ей про телефонный звонок.
– Во-первых, это может быть чья-то злая шутка, – предположила мать.
– А во-вторых, это может быть правда.
– А что изменится, если это правда? – вскипела Фаина. – Или Раф такой уж замечательный муж и отец? Чем он еще присутствует в вашей жизни, кроме отметки в паспорте и копеечной зарплаты? Ты хоть
