Когда дверь за секретаршей закрылась, Соня спросила:
– Вы действительно ее уволите?
– Конечно. Нужно отвечать за свои поступки. А иначе безнаказанность приведет к новым… шуткам. А вы…
Но конец фразы навсегда остался для Сони маленькой тайной, ибо в этот самый момент предатель- желудок, между прочим, пустой со вчерашнего вечера, так яростно напомнил о своем существовании, что Арнольд Вячеславович невольно рассмеялся:
– Да вы просто человек-оркестр.
– Да я сегодня ничего не ела, – смутилась Соня.
– А ведь я тоже ничего не ел, – осознал вдруг Гусев собственное досадное упущение. – Но это мы сейчас исправим. Приглашаю вас на обед. – Он взглянул на часы. – Хотя это уже, пожалуй, файф-о- клок.
– А как же мы уйдем с работы?
– Легко, – усмехнулся шеф.
– Вы какую кухню предпочитаете? – осведомился Арнольд Вячеславович, придерживая для нее дверь.
– Я? – растерялась Соня. – Сейчас – любую. Первую попавшуюся. Вот, пойдемте в «Шоколадницу»!
– Но там же, наверное, только сладкое?
– Там всякое разное…
Они сели за столик в маленькой уютной кофейне, и к ним тут же подошла официантка. Но Соня даже не заглянула в предложенное меню.
– Мне, пожалуйста, крем-суп из шампиньонов, «Римский» салат, блинчики с малиновым сиропом и зеленый чай «Цветы, вышитые на шелке». И как можно быстрее.
– Полагаюсь на ваш вкус, – присоединился к ней Гусев. – Хотите что-нибудь выпить?
– Я за рулем, – вздохнула Соня.
– Тогда это все, – отпустил он официантку.
За трапезой они почти не разговаривали, а когда подали чай, Гусев спросил:
– Вы любите симфоническую музыку?
– Да, – немедленно соврала Соня. – Конечно.
– Мне прислали пригласительный билет на два лица. В Концертный зал имени Чайковского. Не хотите составить мне компанию?
– С удовольствием.
– Тогда нам следует поторопиться…
К сожалению, отношения с серьезной музыкой у Сони были, мягко говоря, перпендикулярные. Конечно, такие мировые шедевры, как, например, «Аппассионата» Бетховена или «Маленькая ночная серенада» Моцарта, она знала и слушала с наслаждением. Но дальше этого дело, увы, не шло. Наверное, сие была не вина ее, а беда, особенно учитывая благотворное влияние классических произведений на рост удоев, злаков и овощей, а главное, на совершенствование человеческой души и стимуляцию всего организма.
Видит Бог, она пыталась заполнить этот досадный пробел в своем воспитании, образовании и существовании на белом свете, но пробить невидимую стену не могла, хоть ты тресни, хоть умри.
Вот почему, услышав первые ноты «Диалогов с Шостаковичем» Родиона Щедрина, Соня поняла, что ее дело – труба. Она тщетно пыталась обрести гармонию, открыться навстречу волшебству, уплыть в волнах чистого духовного экстаза. Но не было ни гармонии, ни волшебства, ни душевного трепета – только какофония разрозненных, травмирующих слух звуков.
И эта ее ужасающая глухота была такой стыдной, такой тягостной, особенно на фоне одухотворенных, восторженных лиц и сияющих глаз, что Соня совсем приуныла. И что же с ней не так, если даже коровы и овощи…
Соня постаралась придать лицу соответствующее моменту выражение и вдруг с ужасом осознала, что глаза ее неудержимо закрываются, а рот, напротив, пытается распахнуться, раздираемый сладкой зевотой. Конечно, если вспомнить, во сколько она легла. А если вспомнить, во сколько встала! А какой чудовищный день выпал на ее долю! И надо же было ей наесться до отвала, развалиться в мягком кресле в теплом концертном зале и распустить уши. «Диалоги с Шостаковичем» – это, конечно, не «Колыбельная» Гершвина, но все же, все же, все же…
Она ругала себя последними словами, впивалась ногтями в ладони и рисовала жуткие картинки. Вот Гусев оборачивается к ней, спящей, и видит, как из ее разверстого рта стекает на грудь липкая струйка слюны. Вот она звучно всхрапывает на весь зал, или, того чище, громко пукает, или, совсем замечательно, тихо испускает кишечные газы. Она зажала рот ладонью. Вот-вот, можно еще заржать дикой лошадью.
В общем, когда смолкли последние аккорды, никто в зале не аплодировал так горячо, так искренне и страстно, как Соня.
…Они припарковались во внутреннем дворике и поднялись на свою площадку по темной, пахнущей жареной рыбой лестнице.
– Может быть, чашечку кофе?.. – предложил Гусев.
«Как странно, – подумала Соня, – еще вчера, еще сегодня утром я расценила бы это как невозможное счастье. А сейчас хочу только одного – спать».
Она шагнула на порог следом за ним, на миг зажмурилась от вспыхнувшего яркого света и с любопытством оглядела еще необжитую холостяцкую квартиру.
Гостиная была пуста, и Гусев усадил Соню на кухне, а сам занялся приготовлением кофе. А когда повернулся к столу с двумя чашками, дымящимися ароматным парком, гостья спала, положив голову на руки.
Арнольд Вячеславович поставил чашки и задумчиво посмотрел на нее. Потом легонько тронул рукой за плечо:
– Пойдем, я положу тебя в постель.
– Да-да-да, – пробормотала Соня, стряхивая его руку.
Гусев выудил ее из-за стола, подхватил на руки и отнес в спальню. Посадил там на кровать и помог снять сапоги.
– Щас, щас, щас, – говорила Соня. – Буквально несколько минут…
Он открыл форточку, впуская в спальню морозный воздух, и вышел, тихо притворив за собой дверь.
Собственно, заняться было нечем, поскольку телевизор тоже находился в спальне.
Гусев постоял у окна, глядя в непроглядную черноту двора. Можно, конечно, попробовать уснуть стоя, как боевой конь. Или сидя на стуле, как курочка, в смысле, петушок, на жердочке. Или свернуться калачиком на коврике у двери, как верный пес. Но зачем? Если есть огромная кровать, широкая, словно футбольное поле?
В спальне было прохладно и тонко пахло Сониными духами. Он постоял, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте. Сонины брюки и блузка валялись на полу, и Гусев аккуратно повесил их на спинку кровати.
Соня спала на боку, подложив под щеку сложенные ладони. Гусев осторожно убрал с ее лица непослушную прядку. И она наморщила нос. Смешно и трогательно.
«Сбылась мечта идиота, – невесело усмехнулся Гусев. – По определению нелепо».
Он лег на свою сторону кровати и закинул руки за голову. Сна не было. Ни в одном глазу.
Он лежал и слушал, как она дышит. Совсем рядом. Стоит только протянуть руку. И вдруг понял, что она не спит.
– Соня? – тихо позвал Арнольд Вячеславович. – Ты… не спишь?
– Да, – подтвердила она. – То есть нет…
– Я тоже, – сообщил Гусев на тот, видимо, случай, если она еще не догадалась. – Я разбудил тебя, извини. Но это пока единственное спальное место в моей квартире.
– Нет, нет! – горячо возразила Соня. – Это я сама виновата – вторглась к вам посреди ночи.
– Ну вот, теперь, когда мы оба повинились… – улыбнулся в темноте Гусев.
Фраза повисла в воздухе, волнуя недоговоренностью.
– А когда это мы успели перейти на ты? – запоздало спохватилась Соня.
