– Вполне, – хрипло сказал Сокольский.
Лунный свет упал на его бледное, застывшее лицо с опущенными глазами, и Мери вдруг почувствовала, как у нее болезненно сжалось сердце.
– Я могу идти? – намеренно холодным тоном спросила она. – Прощайте, ротмистр.
– Честь имею, княжна.
Мери пошла к калитке. Она уже взялась за белеющую в темноте перекладину, когда сзади послышались торопливые шаги.
– Мери, постойте! – раздался хриплый голос. – Прошу вас, подождите…
Вздохнув, Мери повернулась к Сокольскому. Осторожно протянув руку, тронула его за плечо.
– Господь с вами, вы весь дрожите, да в чем же дело?! Давайте сядем, прошу вас… ну, хоть здесь. Что случилось, расскажите мне?
Она решительно уселась на вросшую в землю каменную скамью возле калитки, и Сокольский, опустившись рядом, первым делом полез за папиросами.
– Вас не беспокоит, княжна?..
– Ничуть, я привыкла, курите…
Поджав под себя саднящие ноги, Мери ждала, пока Сокольский прикурит от спички. Сделав несколько торопливых затяжек, он выбросил папиросу. Глядя на медленно гаснущий в траве красный огонек, произнес:
– Я, собственно, хотел только просить вас…
– О, само собой! Сергей Дмитриевич, я никому ничего не расскажу, поверьте!
Сокольский усмехнулся. Помолчав, глухо спросил:
– Мери, откуда вы могли все это знать? Все, что говорили мне тогда? Сразу хочу сказать, что ни в какие цыганские гадания я не верю, но… Как вы узнали, что я не могу спать, как, черт возьми?! Откуда вам стало известно о моих снах?! Надин не могла вам рассказать, она не знает! Никто не знает! Как узнали вы?
Мери только пожала плечами. Незаметно вздохнув, посоветовала:
– Забудьте об этом, голубчик. Вот уж есть чем мучиться, ей-богу… Забудьте, словно не было ничего. Никто не узнает, будем знать только я и вы. Ведь, наверное, это все-таки к лучшему, что я оказалась там… в ту ночь?
– Право, не знаю, княжна, – отрывисто сказал Сокольский. Пальцы его отчаянно теребили ремень портупеи, словно хотели порвать его.
– Бросьте. Пустое. Возвращайтесь к гостям. – Мери встала. – А мне пора идти.
– Не уходите.
– Но я не понимаю…
– Не уходите, ради бога, прошу вас!
Он вдруг упал на колени, и перепуганная Мери, вскочив со скамьи, закричала на весь сад:
– Ротмистр, что с вами, что вы делаете?!
– Не уходите… – тихо, хрипло повторил Сокольский.
Мери, помедлив, положила руку ему на плечо.
– Сергей Дмитриевич… Сережа… ну что же вы, в самом деле… Встаньте, стыдно! Не надо делать так…
– Простите меня, княжна… – Сокольский с силой, до боли сжал ее руки, и Мери не решилась высвободить их. – Простите… Я все понимаю… Знаю, что вы сейчас думаете обо мне… И вы правы… Но… не уходите, прошу. Я не могу больше… Я… Мне страшно… Простите меня, мне страшно…
– Ничего… Это ничего… Вот увидите, все наладится… Это нервы, просто нервы… – шептала Мери.
По лицу ее потекли слезы, и она изо всех сил старалась не хлюпнуть носом, чтобы этого не заметил Сокольский. Но он прятал лицо в ее ладонях, обжигая их горячим дыханием, и Мери, глядя сквозь пелену слез в ночное небо, думала только о том, чтобы скрылась луна. И насмешливый диск, словно догадавшись, затянулся длинным седым облаком, пришедшим с гор. В саду погасли полосы света, стало совсем темно. Мери неловко, боком, снова опустилась на скамью. Тяжелая, горячая голова Сокольского упала ей на колени, и Мери, горько вздохнув, погладила ее. «Сенька, бессовестный, где ты? Где ты?.. Я одна, я без тебя, я тоже больше не могу…» Черная ночь молчала. Из освещенного дома чуть слышно доносился вальс «На сопках Маньчжурии». Под древними утесами рокотало, дышало невидимое море.
На другой день все было именно так, как обещала Дина: с самого утра в маленький домик на Черешневой улице начались визиты. Первым появился почти весь офицерский состав Кубанского стрелкового полка – в меру похмельный, но решительно намеревавшийся «припасть к рукам прекраснейших». Сердитой и невыспавшейся Дине едва удалось выпроводить всех через два часа. Сокольский вместе с друзьями не пришел – к огромному облегчению Мери. Княжна не представляла себе, что они с ротмистром могли бы сказать друг другу – после того, как минувшей ночью, в кромешной темноте, он стоял на коленях, пряча лицо в складках ее юбки, а она, боясь отстранить его, изо всех сил старалась не расплакаться. К счастью, это продолжалось недолго: Сокольский неожиданно поднялся и зашагал прочь – молча, быстро, не оборачиваясь, забыв на скамье полупустой портсигар. Мери не нашла в себе сил окликнуть ротмистра и, едва дождавшись, когда высокий силуэт скроется в темноте за калиткой, осторожно перебралась через забор на соседнюю улицу и поспешила на Черешневую, к Дине.
К полудню пришел полковник Инзовский, занял прочную позицию за столом и долго расспрашивал княжну о ее приключениях. Та вынуждена была рассказать и о работе в ресторане еще до революции, и о голодной жизни в Москве, и о бегстве, и о том, как пропала мать, и о таборе. В десятый раз Мери повторила, что цыгане не сделали ей ничего плохого, что они спасли ее, что никто не заставлял кровную княжну побираться босиком по площадям, а она решилась на это совершенно добровольно, не желая сидеть на шее своих спасителей. Но Инзовский, кажется, не верил девушке и лишь качал головой, слушая.
– Что вы намерены делать теперь, Мери Давидовна? – прямо спросил он, когда княжна закончила свой рассказ.
– Вернусь в табор, – пожала плечами Мери, не обращая внимания на яростные гримасы Дины из-за плеча Инзовского. – Меня там ждут.
– Вы уверены? Мери, я не берусь вам советовать, но все же… цыганский табор не место для барышни вашего круга.
– Возможно, когда-то было и так. – Мери изо всех сил старалась держаться в рамках вежливости. – Но вы сами видите, что сейчас творится в России. Говорить о «барышнях» и «кругах» уже, на мой взгляд, бессмысленно. А табор, по моему глубокому убеждению, сейчас самое безопасное место в империи.
– Вы не верите в нашу победу? – спокойно спросил Инзовский.
– Верю, – так же спокойно ответила Мери. – Но боюсь, что, кто бы ни победил, прежней моя жизнь уже не будет.
Возражать ей Инзовский не стал, от чая, предложенного Диной, отказался и почти сразу ушел.
– Между прочим, он прав, – задумчиво сказала Дина, когда, проводив полковника, вернулась в комнату.
– Как ты мне надоела, господи! – вскинулась Мери.
– Это ты мне надоела! – Дина, обхватив плечи руками, нервно вышагивала по комнате. – Инзовский прав совершенно: тебе нужно думать о будущем! А в таборе у тебя его быть не может!
– По-твоему, мне нужно уезжать?!
– Разумеется! Это ты ему можешь сколько угодно врать, что веришь в успехи нашей армии, а мне…
– Ты думаешь, безнадежно?.. – внезапно севшим голосом спросила Мери. – Слухи так противоречивы… Я не знаю, кого слушать, в городе никто ничего толком не знает, а… – Не договорив, она отвернулась к окну.
– Я тоже не знаю. – Дина перестала ходить по комнате и села на кровать рядом с подругой. – Все говорят о наших победах, в Польше сейчас мятеж, красные заняты им… Если союзники успеют вовремя, то, возможно…
Она не договорила. Молчала, глядя в окно, и Мери. И, когда раздался очередной стук в дверь, она не повернула головы, Дина, шепотом чертыхнувшись, пошла открывать.
Последний раз за этот день в дверь постучали, когда небо за окном уже было розовым от заката. Уставшая от бесконечной череды визитов, Мери лежала на диване, с головой накрывшись шалью, и едва
