успела вскочить, когда Дина ввела в комнату невысокую женщину в глухом черном платье и голубом газовом шарфе на плечах. Гостье было около пятидесяти лет, в ее черных, убранных в гладкую прическу волосах серебрилась широкая седая прядь, возле больших темных глаз темнели тревожные тени.
– Здравствуйте, княжна. – Голос пришедшей звучал тихо, глуховато, в нем отчетливо слышался акцент. – Мы с вами не знакомы, но я была институтской подругой вашей тети, Нино Дадешкелиани, урожденной Джаурели. Я княгиня Агамалова, Этери Багратовна. Можете называть меня тетя Этери.
Мери встала было, но гостья торопливым движением вернула ее на место, села рядом и начала говорить.
Они живут здесь, в Ялте, уже второй год. Им удалось выехать, когда начались беспорядки в Тифлисе, трое сыновей княгини ушли в Добровольческую армию, и о них ничего не известно, но обе дочери сейчас при ней. Когда она узнала, что здесь, в городе, находится племянница милой, безвременно почившей Нино, с которой они когда-то так дружили, радости ее не было предела.
– Я пришла за вами, девочка моя, – мягко произнесла княгиня изумленной Мери. – В нынешние страшные времена нам лучше держаться вместе, вы станете моей третьей дочерью. Мне рассказали о том, что вы пережили, это ужасно, но теперь мы нашли вас… и все будет хорошо. Я могу помочь вам собраться, и мы немедленно пойдем к нам. Девочки будут счастливы, они ждут вас! В скором времени мы собираемся уехать в Константинополь, ждем только судна. Полковник Инзовский, такой милый человек, обещал помочь с пропуском, и вы, разумеется, поедете с нами, а уже потом…
– Спасибо вам, княгиня… Этери Багратовна… Тетя Этери… – Мери собралась с силами. – Я очень благодарна вам, поверьте… но… но разрешите мне подумать. Я не хотела бы обременять вас… Времена сейчас трудные. Я привыкла устраивать свою жизнь сама. Конечно, мы с вами еще увидимся, я с удовольствием познакомлюсь с вашими дочерьми… Но…
Если княгиня Агамалова и была удивлена или обижена, то виду не показала. Вежливо покивав, во всем согласившись с Мери и выразив надежду увидеть ее в своем доме в ближайшие дни, она ушла. Когда за гостьей закрылась калитка, Дина раскричалась на всю улицу, но Мери уже не слушала подругу.
– Не могу я больше! Будь она проклята, эта сбруя, ни вздохнуть, ни охнуть, все! Все!!! – В два рывка сбросив с себя белое кисейное платье, она прыгнула в свою обтрепанную красную юбку, натянула кофту с полуоторванным рукавом и прорехой на спине, выдернула шпильки из прически и победно тряхнула освобожденными волосами.
– Где мое сало?! Только вчера с рынка принесла!
– В ведре, несчастная, чтоб оно протухло!!!
Мери кинулась в угол комнаты, вытащила из ведра с крышкой кусок соленого сала, замотанного в тряпицу, и, на ходу сбрасывая туфли, побежала к дверям.
– Куда ты, проклятая?!. – завопила ей вслед Дина.
– В табор! Сил моих больше нет! Не могу, слышишь, не мо-гу!!! – донеслось уже из-за калитки.
Подхватив одну из туфель, валявшихся у порога, Дина яростно запустила ее вслед подруге, выкрикнула: «Вот вернись только, бесталанная, в дом не пущу!!!», села на порог и, уткнувшись головой в колени, заплакала.
Мери бежала со всех ног. Ей показалось, что она в одно мгновение пересекла городские улицы, площадь, крутой подъем с разбитыми ступеньками и вылетела в степь. Солнце село, и лишь золотисто- багряная полоска еще не хотела тухнуть на западе, а над степью уже всходила луна. Мери неслась к ней навстречу, рваные рукава трепетали за плечами, билась красным лоскутом юбка, дробно ударяли по сухой, звенящей дороге пятки, а степной воздух, ставший прохладным к вечеру, охватывал тело, словно струи воды во время купания. «Как хорошо… как хорошо… Господи, как хорошо…» – звенело в ушах вместе с треском цикад и нежным цвирканьем сурков. Луна уже превратилась из белой в золотую и вокруг нее замигали чуть заметные искорки звезд, когда порыв сухого ветра из степи донес до Мери песню. Девушка узнала голос Копченки:
– Карик ту мандыр, чаворо, традэса…[52] – шепотом, едва преодолевая сорванное дыхание, подтянула Мери. И, подпрыгнув на месте, снова припустила во весь дух.
Впереди замелькали костры, стали видны черные тени, бродящие между ними, протяжная песня уже сменилась плясовой, и чья-то шаль парусом раздувалась у огня. К Мери сразу с лаем кинулись собаки, но, узнав ее, отбежали в сторону, а за ними налетели девушки:
– Меришка! Умереть мне, чаялэ, это же наша Меришка!
– На ночь глядя принеслась, что случилось?! Смотрите, как упыхалась! Что стряслось, дура?!
– Да ничего не стряслось, видите – улыбается! Меришка, а что, взаправду, случилось? С Динкой что- нибудь? Она там еще замуж за ихнего Врангеля не выходит?
– Ничего не случилось… Нет, Дина не выходит за Врангеля, он женат… Нет, все хорошо, я просто так прибежала… – едва успевала отвечать Мери, поворачиваясь то к одной, то к другой смуглой мордашке, а ее обнимали, целовали, без всякой нежности толкали из рук в руки, пока не дотолкали до подбежавшей Насти.
– Что стряслось, галки немытые, я вас спрашиваю?! Меришка, что?!.
– Тетя Настя, все хорошо, Дина здорова, я просто назад совсем вернулась! – поспешно выпалила Мери.
Только сейчас ей пришло в голову, что цыган может напугать ее внезапное вечернее появление без провожатых.
– А отчего же бегом бежала? – недоверчиво спросила старая цыганка.
– Так… Чтобы поскорей…
– Тьфу, безголовая! Напугала как всех! Голодная?
– Нет…
– Иди ешь, дед картошку печет.
В окружении стрекочущих наперебой подружек Мери пошла к шатру.
Дед Илья сидел у прогоревших углей, поджав под себя ноги. Увидев приближающуюся Мери, он не изменил своей позы, только длинной почерневшей палкой выкатил из углей несколько картофелин и спросил:
– Живы все в городе?
– Слава богу. – Мери размотала тряпку. – Я сала принесла.
– Умница, бабке отдай.
– Пойдем к нам, мать муки добыла, канорэ сделала, еще осталось, – потянула ее за руку Брашка, и Мери пошла за подругой.
Когда княжна проходила мимо шатра Мардо, то успела заметить, как сидящий у входа Митька поспешно встал и шагнул внутрь. Копченка, кормившая грудью сына (второй, уже насытившийся, сопел в люльке), подняла голову. Рыжий свет костра упал на заметно похудевшее, осунувшееся лицо, забился в больших тревожных глазах. Встретившись взглядом с Мери, она без улыбки сказала:
– Доброго вечера, сестренка.
– И тебе. – Мери присела рядом с огнем, посмотрела в сосредоточенное лицо малыша, трудившегося над грудью. – Как твои дети?
– Слава богу. Крестной им будешь?
– Нет, прости, – помедлив, ответила Мери. – Ты ведь меня не любишь, я это знаю. А раз так, то грешно…
– Твоя правда, – не сводя глаз с веселых язычков огня, согласилась Копченка. – Но ты не думай, я благодарность помню. Ежели что нужно будет – только слово скажи, в ту же минуту примчусь и в лепешку расшибусь. И для тебя, и для Динки. Чтоб мне детей похоронить, если вру.
– Я знаю. Спасибо. – Мери улыбнулась уже засыпавшему малышу, вскочила на ноги и бегом пустилась вслед за скрывшейся в потемках Брашкой.
Два дня Мери не ходила в город на промысел, опасаясь столкнуться с кем- нибудь из тех, кто рукоплескал ей на вечере в Офицерском собрании. Как выяснилось, она правильно поступила: возвращаясь вечером в табор, цыганки со смехом рассказывали, что их то и дело останавливали
