аэродрома, она, и больше никто.
Самолет появился с другой стороны, совсем над верхушками деревьев. Казалось, вот-вот сшибет их и рухнет сам.
– Чумаков! - прокричала Колокольчикова. Она уже узнавала летчиков по почерку, по манере садиться.
Самолет остановился в дальнем краю поляны. К нему побежали от костров тени. Помогли развернуться носом к поляне.
– Пошли на разгрузку-погрузку! - скомандовала Колокольчикова, и все бегом бросились за ней.
И Гертруда Иоганновна побежала. И 'дядя Вася'. И Алексей Павлович… Только раненые и доктор остались.
В фюзеляже раскрылась дверца, опустилась короткая металлическая лесенка. Выскочили летчик и стрелок-радист.
– Здорово, Колокольчикова! - Чумаков облапил начальницу. - Принимай груз.
– Как долетели?
– Постреляли малость. Ну, да мы воробьи и раньше стреляные. Раненых много?
– Есть.
Приходилось громко кричать, потому что моторы ревели, их не глушили. Мало ли что!
– Скоро закроем ваш аэродром! - крикнул Чумаков.
– Что так?
– Похоже, пешком сюда пойдем.
– Дай-то бог! - крикнула Колокольчикова.
Между тем команда ее быстро принимала от стрелка-радиста какие-то тюки и ящики, относила в сторону в лес.
Чумаков подгонял:
– Давай быстрей, ребята. Раненых подносите. Ночь коротка.
Сначала погрузили раненых. Потом поднялись по лесенке кто улетал. Стрелок-радист втащил лесенку, закрыл дверь.
– Готов!
'Как в метро', - подумала Гертруда Иоганновна. Она сидела между врачом и Алексеем Павловичем. Было тесно. Оглушительно взревели моторы. Самолет дернулся, побежал по поляне. Казалось, вот-вот врежется в летящие навстречу стволы. Но внезапно взмыл и пошел над лесом. Появилось неприятное ощущение, будто желудок куда-то проваливается.
– Который раз лечу, а привыкнуть не могу! - прокричал Алексей Павлович прямо в ухо Гертруде Иоганновне.
Она повернулась к круглому окошку. Внизу было темно и жутко. Не поймешь, что там: лес, поле, а может быть, уже ничего, летим вверх и кругом только небо!
Она никогда еще не летала, и то ли от ночного мрака, то ли от тесноты не было никакого ощущения полета. Скачешь на лошади и то - летишь! А тут только тошнота и встряски, будто небо все в ухабах, как проселок в лесу.
Вскоре внизу появились отдельные вспышки, в стороне - горящее строение. Все казалось нереальным.
– Фронт! - крикнул Алексей Павлович.
Гертруда Иоганновна совсем прилипла к окну. А вдруг там, внизу, Иван? Как будто она могла увидеть его…
– Не страшно?
Она покачала головой. Некогда бояться.
А потом снова неслась внизу черная ночь, казалось, не будет ей конца. Врач встала, наклонилась над ранеными. Отпрянула.
– Еще один…
Ах, война распроклятая!
На аэродроме их встретил молодой человек в военной форме. На плечах красовались золотые погоны с четырьмя маленькими звездочками и красным просветом. Гертруда Иоганновна слышала, что в армии ввели погоны, но видела их впервые.
– Прошу в машину.
'Дядя Вася' оглянулся на самолет. Там выгружали раненых. Прямо к самолету подошли санитарные машины.
– Не тревожьтесь, товарищ генерал. Все сделают. Медицина.
'Дядя Вася' удивленно посмотрел на него.
– Я не генерал.
– Генерал, товарищ генерал, - скупо улыбнулся военный. - Приказ видел.
Они сели в 'эмку'. Машина побежала сквозь ночь.
– Как Москва? - спросил Алексей Павлович.
– Живет.
– А куда мы сейчас?
– Приказано в гостиницу.
Гертруда Иоганновна так устала, что уснула, склонив голову на плечо Алексея Павловича, а тот боялся пошевельнуться, чтобы не потревожить ее.
Она даже сон видела, что идет по Москве, а кругом люди, шумно.
А когда проснулась - увидела за окошком улицу Горького. Шли редкие прохожие. Светало. Так она и проспала самое главное - въезд в Москву. Да что ж это она, в самом деле? Столько мечтала об этом дне там, в фашистском аду, столько ждала его. И вот - проспала.
Она беспомощно улыбнулась и приникла к окну.
Алексей Павлович понял ее.
– Ничего. Еще наглядитесь.
Машина спустилась по улице Горького вниз. Подкатила к подъезду гостиницы 'Москва'.
Их разместили на разных этажах. Гертруда Иоганновна оказалась на десятом. Номер был огромный, с двумя кроватями, большим шкафом, трельяжем, письменным столом, ванной. 'Весь штаб можно разместить. Побольше землянки', - подумала она и открыла окно. И тотчас в комнату ворвался шум города. Москва жила, Москва дышала. Внизу по Манежной площади бежали маленькие автомобильчики, по тротуарам шли крохотные человечки. Москвичи, не пустившие фашистов в свой город, в ее город, в наш город! Ей хотелось крикнуть: 'Здравствуйте, москвичи! Здравствуй, Москва!' Горло перехватило. Она отошла от окна, послонялась по комнате. Сейчас бы вещи разобрать! Но вещей не было. Все - на ней.
Она подошла к зеркалу. Как давно не видела себя в зеркале! На нее глянула худощавая стриженая женщина с легкой сединой в волосах. На похудевшем, обветренном лице глаза казались огромными. Гимнастерка ладно обтягивала фигуру. Гимнастерки ее размера в бригаде не оказалось, ей выдали большую, она сама перешивала ее. Хотя бы губы подкрасить! Обветренны, потрескались. Она провела языком по губам и ощутила их грубость. Косметики не было никакой. Девчата рыскали по всему лагерю, собирая ее в дорогу, но так ничего и не нашли.
Она посмотрела на свои сапоги. Да, далеко им до лакированных туфелек! Но вид вполне сносный… Нет, неловко появляться в таком виде на московских улицах.
Посмотрела на укрытые пестрыми покрывалами постели. Спать завалиться? Военный сказал, что свободны до тринадцати ноль-ноль. Как же можно в Москве спать! Нет! Нет-нет… Бог с ним, с внешним видом. Не голая. Война. Она надела перед зеркалом пилотку, кокетливо, чуть набок. И решительно пошла вниз.
Москва обняла ее шумом улицы, сочными гудками автомобилей. Она вышла к Большому театру, постояла возле входа в метро. Но войти не решилась. Не было денег. Ни копейки. Потом медленно пошла мимо ЦУМа, по Кузнецкому вышла к площади Дзержинского. Потом шла какими-то незнакомыми переулками. И сама не заметила, как оказалась в тихой улочке возле Управления цирками. Сердце забилось. Может быть, здесь знают что-нибудь об Иване? Зайти? А не рано? Да нет. Сколько она уже ходит по Москве!
